Wind-n-Rain: Kill the Beast

Аджмал Первез, мастер спорта, неумолимо приближается, в свете уличного фонаря его налитые кровью глаза сверкают тупой бычьей агрессией, огромные лапы сжаты в кулаки, два ряда белоснежных зубов сверкают хищным оскалом сквозь чёрную поросль густой бороды.

— Ты труп, очкастый, пиздец тебе! — расстояние между нами сокращается.

— Юля, отойди, — Лоренц рукой отстраняет меня с пути следования мастера спорта, и я так растеряна, что молча отступаю в тень за пределом светового пятна, очерченного на асфальте уличным фонарём.

В тот же момент — удар. Лоренц отшатывается, но сохраняет равновесие. Ещё один — похоже, он и не думает сопротивляться. Нет, это вам не тренировочные спарринги на татами, не бой на ринге, где кроме двоих есть ещё как минимум рефери. Третий удар — Лоренц снова стоит, а с носа его падают крупные капли алой крови.

— Ээй, братишка, всё, пошли, — друзья мастера спорта, наверное, такие же мастера спорта, появляются в поле зрения. Один из них заглушает ритмичную этническую мелодию на мобильнике, двое других оттаскивают агрессора в сторону.

— Не надо проблем, братишка, нам же ещё там учиться, — похоже, не все животные из стада лишены элементарного здравого смысла. Отчисленный спортсмен смачно сплёвывает на асфальт и нехотя отступает, не смея перечить своим соратникам.

Когда все четверо скрываются из виду, нерешительно делаю шаг вперёд.

— Доктор Лоренц?

Он оборачивается и снова смотрит в упор, из носа и уголков рта бежит кровь, а губы его разверзлись в широкой улыбке. Какая странная улыбка — у меня нет слова, чтобы её описать.

— Мне пора, вот мой дом, до свиданья, — на одном выдохе выдаю я, махнув рукой куда-то вдаль, и со всех ног несусь прочь.

Дом мой и правда рядом — в двух дворах от места стычки. Открываю дверь своим ключом, чуть отдышавшись, и, ни говоря ни слова, следую в свою комнату мимо взирающих на меня с удивлением и тревогой родителей. Родители молчат. Уже в комнате достаю находившийся на беззвучном режиме всё это время мобильник — пять пропущенных от мамы. Смотрю на часы — полдвенадцатого. Стыдно, неудобно. Выглядываю из комнаты и бросаю в тишину:

— Мам? Пап?

— Дочка?! — реагируют оба.

— Простите, — выцеживаю я, — не слышала звонков. Задержалась в зале сегодня — решила подольше потренироваться.

— В следующий раз позвони! Мы же волнуемся! — голос мамы выдаёт, что это не просто слова. Они и вправду волнуются.

— Аккуратней будь. Сама знаешь, что происходит, — добавляет отец, и я скрываюсь в своей комнате.

Я знаю что происходит, все знают. Звери бродят по улицам. Конечно, я не в их вкусе, но от этого не легче. Это конченый мир. Его нужно сжечь дотла. При мысли о разгуливающем на свободе Линдеманне лицо кривится гримасой отвращения. При мысли о закрытом гробе желудок сводит судорогой. Спешно раздевшись, ныряю в кровать. Прикрываю веки, и передо мной встаёт разбитое в кровь лицо Лоренца. И эта странная улыбка, какая она… Торжествующая — вот какая. Вот оно, верное слово.

Многократно размноженные через копировальную машину листы с тестом распространяются по рядам: снизу вверх, из рук в руки; к последним рядам стопка распечаток мельчает, но всё равно хватает всем. Следуя собственному обещанию, в начале очередной лекции Лоренц награждает нас тестом. Двадцать вопросов и четыре варианта ответа на каждый. Лектор наблюдает пристально, пытающихся хоть краем глаза заглянуть в листок соседа или в телефон без пререканий выставляет из аудитории. Секундомер неумолимо тикает. «Поблажек не будет. Никому.» — он не шутил. Похоже, он вообще не умеет шутить.

Двадцать минут пролетают мгновением, и по отмашке разукрашенные галочками и крестиками листы плывут вниз. Мы с Диной, как сидящие по центру первого ряда, собираем их и передаём лектору. Я всё ещё сомневаюсь в своей работе, особенно в ответах относительно питьевой воды и причин детской смертности.

— Думаю, я не сдам. Честно читала дома, на сайте ВОЗ всё есть, но там так много… Как думаешь, что будет, если не сдашь? — Дина напугана не на шутку.

— Думаю, ничего страшного. Это всего лишь вторая лекция, до сессии ещё далеко. Не волнуйся, — пытаюсь её утешить.

Лоренц заводит беседу о реанимационных действиях. Искусственное дыхание рот в нос и рот в рот, непрямой массаж сердца… «Кошачий глаз» как индикатор смерти. Сто раз уже всё это слышала. Смотрю на него с интересом, стараясь не выдать себя. Следов побоев на лице почти не видно — если не знать, что они должны быть, то и не усмотришь. И всё же я замечаю, что он старается не открывать широко рот и совсем не улыбается — знаю, почему. Разбитые губы имеют свойство лопаться и кровоточить ещё долго после поверхностного заживления, кожа губ очень тонкая, а капилляры слишком близко расположены к поверхности. У меня после каждых соревнований синдром Несмеяны. Лоренц так ни разу не взглянул на меня на протяжении всей лекции — а я так хотела вновь поймать прямой строгий взгляд голубых глаз. «Есть люди, а есть роли», — похоже, он отвечает за каждое своё слово.