Джон Харт - Вниз по реке

– Я не смогла бы любить его еще сильней, чем уже люблю. Для нас абсолютно ничего не изменилось.

– А как насчет нас с тобой? Просто в голове не укладывается, правда?

Ей понадобилась целая минута, чтобы ответить. Когда она ответила, я почувствовал в ней смущение:

– Надежда умирает последней, Адам. Она ранит. Я привыкну к этому, потому что у меня нет иного выбора. Я просто рада, что ты не переспал со мной.

– А-а… Шуточки шутишь.

– Это помогает.

– Ну а Сара Йейтс?

– Мне она нравится, но она бросила меня.

– Почти что двадцать лет, Грейс! Она могла бы жить где угодно, но выбрала место в трех милях выше по течению. Это не случайно. Она хотела быть рядом с тобой.

– Рядом – это не то же самое.

– Да, не то же.

– Ладно, поживем – увидим.

– А что отец?

– С нетерпением жду, чтобы пройти по этому пути. – Ее взгляд был таким ровным, что мне пришлось отвернуться. Грейс тронула меня за руку. – Не уезжай, Адам. Пройди его со мной.

Я высвободился, двинулся к окну и выглянул за него. Над районом позади больницы раскинулся бескрайний полог листвы. Я видел тысячи оттенков зеленого.

– Я собираюсь вернуться в Нью-Йорк, – произнес я. – Робин едет со мной. Мы хотим, чтобы ты поехала с нами.

– Я уже тебе говорила. Я не беглец.

– Это не бегство, – возразил я.

– Разве?

Хоронили Мириам не по сезону прохладным днем. Я тоже отправился на похороны и стоял перед могилой бок о бок с Робин. Рядом маячили мой отец с Дженис – вид у обоих был невыспавшийся, постаревший и мрачный. Долф стоял между ними, будто скала. Или стена. Друг на друга супруги не смотрели, и я понял, что горе и взаимные обвинения сгрызли их без остатка. Джейми держался с краю, осунувшийся, с красными пятнами на щеках. Он был пьян и зол, и не было прощения у него на лице, когда он смотрел на нашего отца.

Я слушал того же самого священника, который хоронил мою мать, хоронил Дэнни. На нем было все то же белоснежное облачение, и произносил он те же самые слова, но они не дарили мне умиротворения. Мириам почти не знала в жизни покоя, и я боялся, что ее душа может разделить ту же самую участь. Моя сводная сестра умерла убийцей, нераскаявшейся, и я надеялся, что теперь она найдет себе место получше.

Я посмотрел на ее могилу.

Стал молиться о милосердии для ее израненной души.

Когда священник закончил, моя мачеха согнулась над гробом и задрожала, как листок на сильном ветру. Джордж Толлмэн уставился куда-то в никуда, а слезы, скатывающиеся у него с подбородка, оставляли темные пятна на его щегольской синей форме.

Я двинулся от небольшой группы собравшихся, и мой отец присоединился ко мне. Мы встали совсем одни под далеким солнцем.

– Скажи мне, что делать, – произнес он.

Я посмотрел на то, что осталось от моей семьи, и подумал о пророческих словах Мириам. Семья разорвала себя на части.

«Кругом одни трещины».

– Ты все-таки не позвонил в полицию. – Я говорил про открытку.

– Я сжег ее. – Опустив взгляд, отец повторил еще раз: – Я сжег ее.

А потом тоже стал дрожать.

А я двинулся прочь.

На протяжении следующего года я сделал кое-какое открытие. Нью-Йорк с тем, кого ты любишь, гораздо лучше этого же города в полном одиночестве. В десять раз лучше. В тысячу. Но это все равно не дом. Это был факт, простой и ясный. Я пытался жить с этим, но это было тяжело. Каждый раз, закрывая глаза, я думал об открытых пространствах.

У нас не было никаких мыслей по поводу того, как мы проведем остаток своих дней, – только лишь что мы проведем их вместе. У нас были деньги и было время. Мы заводили разговоры о том, чтобы пожениться.

– Ну, как-нибудь, – отвечала она.

– В самое ближайшее время, – подхватывал я.

– Детишки?

Я подумал про своего отца, и Робин узнала эту боль.

– Тебе нужно ему перезвонить, – говорила она.

Он набирал наш номер каждую неделю. Вечером в воскресенье. В восемь часов. Звонил телефон, и на трубке высвечивался номер. Так происходило каждую неделю. И каждую неделю я так и давал телефону звонить. Иногда отец оставлял сообщение. Иногда нет. Раз мы получили письмо. В конверте лежали копии его свидетельства о разводе и его нового завещания. У Джейми по-прежнему оставались его десять процентов, но контроль над фермой отец оставлял Грейс и мне. Он хотел, чтобы мы защитили ее будущее.

Мы.

Его дети.

Мы с Грейс регулярно общались, и со временем все стало налаживаться. Отношения стали казаться нормальными. Мы просили ее приехать погостить, но она всякий раз отказывалась. «Как-нибудь потом», – говорила она, и я все понимал. Грейс вслепую двигалась по новой и незнакомой для себя дороге. Это требовало концентрации. Один раз она упомянула нашего с ней отца. «Он очень страдает, Адам».