Стефани Оукс - Священная ложь [litres]

И с этой необъятной космической высоты становится совершенно не важно, сама она возникла или ее кто-то сотворил.

Много дней после этого в груди у меня стучат звезды, а в легких будто пузырится газировка, и я просыпаюсь по утрам, думая про города и звезды или вообще ни о чем не думая, несколько драгоценных секунд или даже минут не вспоминая про самое больное: про Джуда, Филипа или Констанс.

И вроде бы это не так уж плохо.

– Как тебе книга? Понравилась? – спрашивает доктор Уилсон в следующий свои визит.

Я пожимаю плечами в знак согласия. Если по правде, то я последние дни ничего не делала, только думала про звезды и читала книгу про Тэсс из рода д’Эрбервиллей.

– И чем ж она тебе понравилась?

– Тэсс не жертва, – говорю я. – Конечно, всю книгу она страдает. Зато в самом конце дает отпор.

– И каким же образом?

– Убивает человека, который над ней надругался.

Доктор Уилсон кивает.

– Что ты об этом думаешь?

– Он заслужил.

– Тогда по логике и Тэсс, в свою очередь, заслуживает наказания.

– Нет, – отвечаю я. – Он сделал ее жизнь невыносимой. И по праву заслужил смерть.

– И все же убийство есть убийство.

– Иногда оно оправданно. Не глядите на меня так, я вовсе ни в чем не признаю́сь. Порой бывают обстоятельства… – Задумываюсь, вспоминая подходящее слово.

– Смягчающие? – подсказывает доктор Уилсон.

– Да, смягчающие. Если закон их не видит, то это его проблемы, а вовсе не Тэсс.

– Похоже, ты настроена весьма решительно.

– Так и есть.

– Вспомни, несколько месяцев назад ты говорила, что ни в чем не уверена. А теперь совсем наоборот… Как полагаешь, в чем причина столь разительных перемен?

– А тут и гадать нечего. Энджел.

– Согласен, – он кивает. – Я тоже думаю, что Энджел дурно на тебя влияет.

– Она хорошая!

Доктор Уилсон смеется.

– Неужели?

– Она здесь лучше всех!

– Энджел посадили за преднамеренное убийство.

Он говорит так, будто этот факт все объясняет.

– Она защищалась, – не сдаюсь я.

– Неужели? – удивляется доктор Уилсон. – Энджел три часа просидела в спальне с заряженным пистолетом наготове. А когда дядя вернулся, спряталась за дверью, дождалась, чтобы он подошел поближе… И знаешь, что потом сделала? Всадила ему в шею пять пуль, одну за другой.

Я отворачиваюсь, бессознательно складывая культи вместе.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Потому что ты не такая, как она. И не должна во всем ей подражать.

– Энджел дала отпор человеку, который превратил ее жизнь в кошмар.

– А знаешь, сколько убийц выгораживают себя: мол, над ними измывались? Это объясняет мотив – но не оправдывает. Убийству оправдания быть не может.

Доктор Уилсон видит все в черно-белом свете. Он никогда не жил в страхе. Не сжимался при виде высокого мужчины с большими волосатыми руками.

– Мне просто надоело, что жертву судят лишь за то, что она решила сопротивляться.

– Значит, Пророка убил кто-то из его жертв? – спрашивает доктор Уилсон. – Поэтому ты не хочешь мне признаваться? Считаешь, что тот, кто это сделал, не должен отвечать перед законом?

Я стискиваю зубы. Если скажу хоть слово, могу случайно проболтаться. Пока нельзя. Рано.

– Люди вроде вас повсюду видят подвох, мотив, умысел, – говорю вместо этого. – Что бы я ни сказала, вы вывернете мои слова наизнанку. Как было на моем суде. Прокурор выставил меня чудовищем. И не вздумайте утверждать, что вы не такой. Вы…

– Не называй меня «копом».

– Но вы же из полиции.

– А ты – осужденная преступница. Разве я тебя так называю?

Я вздрагиваю. Перед глазами тут же встает Филип, а вместе с ним приходит понимание, что никогда, пока жива, я не стану преступницей.

– Ты и не собиралась ничего мне рассказывать, – доктор Уилсон качает головой. – Я понял это с самого начала. Но надеялся, что со временем заслужу твое доверие. Вижу, не удалось…

Он вздыхает и встает, поднимая свой стул.

– Я вам доверяю… – неслышно шепчу я ему вслед.

Больше, чем кому-либо в жизни.

Однако все равно не так, как стоило бы. Потому что у доктора Уилсона есть сила и власть. А у меня их нет.

Пока я лежала в хижине у Джуда, все мои мысли были про Констанс. Приготовления к свадьбе, наверное, шли полным ходом: стряпали каши и мясные пироги, в больших каменных чашах замешивали мази для первой брачной ночи… Если отрубленные руки изводили меня телесной болью, то мысли об участи Констанс терзали мне душу. До свадьбы, разумеется, оставалось много времени, не меньше месяца, но стоило о ней подумать, как ноги сами несли меня к выходу.