Стефани Оукс - Священная ложь [litres]

Это Джуд нашел меня в ту ночь, когда я убежала. Он стоял возле лиственницы и рубил дрова, крепко сжимая топор. Улыбнулся было, но тут же ошарашенно уронил челюсть, увидев мои обрубки. Я не понимала, что падаю, пока Джуд меня не подхватил.

Мы свалились на землю, и после этого я помню только отдельные картинки: топор Джуда в куче пожелтевших сосновых иголок, рукава моего платья, измазанные кровью. Кровь была повсюду, даже на рубашке Джуда.

Остаток пути он нес меня на руках. В дверях хижины нас встретил отец Джуда. Кожа у него была бледной, а щеки – ярко-красными; потом я узнала, что у Вейлона всегда такое лицо, как будто от здешних суровых зим и крепкого алкоголя под кожей лопнули все кровеносные сосуды. Он напоминал мне тень Джуда, менее живую его версию с растрепанной седой бородой и изумленным взглядом – словно отказывался верить своим глазам и признавать мое появление, перевернувшее привычную им жизнь.

Джуд протиснулся мимо отца в открытую дверь и уложил меня на диван. Хорошо разглядев свои обрубки, я начала дрожать. Сердце сердито задергалось в груди, а пальцы на ногах, напротив, пожелтели, как от нехватки крови.

– Это что еще за хрень? – хрипло каркнул Вейлон. Говорил он невнятно, но не потому что был пьян. Он всегда так разговаривал, не смыкая губы до конца. – Кто она такая?

– Ее зовут Минноу.

– Она из той секты?

– Да, и ей очень-очень плохо. Господи, даже не представляю, как ей плохо…

– Почему она вся в крови?.. – Вейлон замолчал, увидев мои руки, и изумленно прижал к губам ладонь. – Это они с ней сделали?

– Помолчи, па! Лучше займись чем полезным, – рявкнул на него Джуд. Он крепко сжимал мне запястья, пытаясь остановить кровь.

Беспомощно оглядев комнату, Вейлон выбежал через заднюю дверь.

– Все будет хорошо, – прошептал Джуд дрожащим голосом.

Вейлон влетел обратно в хижину, потрясая квадратной бутылкой, почти до краев полной прозрачной жидкости. Наверное, тот самый самогон, от которого ноги тряслись, как желе, а речь во рту превращалась в кашу.

– Папа, нет! Это она точно пить не станет!

– Пусть сама решает, сын, – перебил его Вейлон. – С выпивкой легче терпеть боль.

Я покачала головой.

– Надо промыть раны, – сказал Вейлон. – Боль будет адская, нужно ее чем-то заглушить.

– Н-не хочу, – пробормотала я.

– Ясно. Ладно, я тебя понял, – отозвался тот, велев Джуду принести ведро и нагреть воды. – Скоро у нее начнется лихорадка, если еще не началась. И она почти гарантированно убьет ее. Надо будет сбивать жар.

Джуд принес со двора котелок с водой и поставил на огонь. Раздув тлеющие огни, он опустился передо мной на колени, заслонив собой все, что происходило в комнате. Я видела лишь его лицо. Вейлон окунул оба мои запястья в миску, полную самогона. Я пыталась сдержать крики, чтобы нас не услышали в Общине, но те сами рвались из груди.

– Знаю, знаю, знаю, знаю, – шептал Джуд.

Он держал мою голову на коленях, пачкая кровью щеки. Моргал и плакал, лихорадочно озираясь по сторонам, словно искал хоть что-нибудь, способное унять мне боль.

– Минноу, – сказал он. – Видишь свет?

В хижине было лишь одно окно, сквозь которое виднелись верхушки сосен, залитые лунным светом.

– Это фонарики лесного народца, – сказал Джуд. – Они ростом по колено и зверски кусаются, но если поймать одного, он должен будет исполнить три твоих желания.

Накатила новая волна жгучей боли, и я испустила еще один крик сквозь стиснутые зубы. Знала, что боль невыносима, и все же каким-то чудом продолжала ее терпеть.

Джуд снова заговорил, тихо и пронзительно:

– Я позже схожу, поймаю одну фею, Минноу. Хорошо?

– Хорошо, – машинально прохрипела я.

– Сперва я пожелаю вернуть тебе руки. Потом – чтобы мы уехали отсюда в наш собственный маленький дом, где нас никто не сумеет найти. Слышишь меня?

Я кивнула один раз, другой. Хотя, может, это просто мышцы от боли свело судорогой.

– А в-третьих… В-третьих, я пожелаю смерти человеку, который это с тобой сотворил. Нет, я сам все устрою. Позабочусь о том, чтобы он больше никогда не сделал ни единого вдоха; ни в этом мире, ни в загробном.

На следующий день, очнувшись, я первым делом извергла на утоптанный земляной пол большую лужу рвоты. Не утерев губ, потому что не было сил поднять руку, медленно уложила голову на диванную подушку. Кожа до локтей стала мертвенно-белой, а культи – распухшими и бордово-красными. На каждой чернела цепочка толстых швов.