Стефани Оукс - Священная ложь [litres]

В дополнение к ярко-рыжим комбинезонам нам выдают тяжелые походные ботинки и толстый кожаный пояс. Энджел помогает мне завязать шнурки и застегнуть пряжку.

– А для чего он? – спрашиваю я.

– Чтобы приковать нас цепями к сиденью. Не больно-то хочется ехать в тюремном автобусе, когда пассажиры сидят сами по себе.

Очень медленно мы выходим из тюрьмы на слепящее солнце и выстраиваемся в ряд. Я запрокидываю голову, согреваясь до самых костей. Девушки усаживаются в желтый автобус.

– Тебя, наверное, и нет смысла заковывать… – бормочет сержант Проссер. – Что ты можешь сделать – ботинками помахать?

– Из-за ботинок меня сюда и отправили, – говорю я.

Энджел на кресле впереди хохочет.

– Ну-ка пасть захлопни! – рявкает сержант Проссер. – А ты живо села!

Я плюхаюсь на жесткое пластиковое сиденье, и меня цепью приковывают к полу. Напоследок, уже застегнув замок, сержант Проссер больно дергает за пояс.

За окнами автобуса мимо нас скользит Миссула. От мерного качания начинает подташнивать, а мышцы, которые держат глазные яблоки, уже ноют, но я никак не могу отвести взгляд от картинки за стеклом. Она меня буквально завораживает: и кольцо опавших сосновых иголок под каждым деревом, и незнакомые цветы, проклюнувшиеся из земли, и слепящее солнце, укрывшее все будто белым целлофаном.

На проселочной дороге, окружавшей дикий сад, автобус поднимает волну пыли. Мы выгружаемся, и в кольца на наших поясах пропускают тонкий стальной трос, обшитый пластиком, чтобы у нас была хоть какая-то свобода перемещения. Энджел стоит прямо передо мной. Я последняя.

– Так, леди! – напыщенно заявляет сержант Проссер. – Сейчас вам предстоит сделать доброе дело, причем многим впервые!

Звенящей змеей ядрено-оранжевого цвета, какого в природе не бывает, мы бредем через траву высотой по колено. На деревьях висят плоды в форме колокола, желто-зеленые и крапчатые. Висят так низко, что можно дотянуться зубами. Они пахнут новорожденной осенью. Груши.

Мы с Энджел уходим дальше всех, стальной тросик с легким свистом трется о металлические петли на поясах. Здесь, глубоко в лесу, чужие голоса почти не слышны. Груши еще не созрели, поэтому не падают. Миссис Нью объясняла, что в таком случае надо взяться за дерево и хорошенько потрясти. Энджел хватает ветку и от души встряхивает. На землю сыплется грушевый дождь. Энджел начинает закидывать плоды в деревянный ящик.

Я опускаюсь на колени в траву и обрубком перекатываю одну грушу по ноге до самого живота и тоже бросаю в ящик. Энджел тем временем собрала уже штук двадцать.

Мне это быстро надоедает, и я подхожу к ближайшей груше, свисающей с ветки. Открываю рот и провожу зубами по твердому, но уже упругому бочку. На вкус он терпкий и сладкий.

Трос вокруг талии ослабевает – охранники дают слабину, чтобы девочки могли залезть на деревья и дотянуться до верхних ветвей. Несколько минут я иду одна, запрокинув голову и видя перед собой только древесные кроны, серо-стальные горы и небо. Ни разу не гуляла в лесу с тех пор, как сбежала из Общины. Наверное, придется заново привыкать к дикой природе, к теням, расцветающим под каждым деревом, и к тому, что здесь никогда не бывает по-настоящему тихо.

«Хочу ли я этого?» – спрашивает голосок внутри.

Последний раз, когда я видела над собой небо, оно было укрыто дымом от пожара. Теперь же небо ярко-синее и излучает голубое тепло, под которым я почти забываю про огонь. Забываю про последние минуты жизни Пророка, комнату, похожую на печь, и дым, лентами вьющийся под крышей. Иногда все, что я помню о той ночи, – это серый дым. Пытаюсь понять, что было раньше, но память расплывается, теряясь в удушливом тумане.

Если забыть про тихие голоса, пробивающиеся сквозь стены леса, и серебряный шнур на талии, кажется, что я одна – так далеко я зашла. Взгляд падает на полосу деревьев за лугом. Там начинаются по-настоящему дикие места – растут темные сосны, никогда не впускавшие под свой полог солнечный свет.

На опушке леса мелькает мужской силуэт. На исхудалой до костей фигуре висит рваная одежда. Кожа у юноши густо-коричневая, а штаны болтаются на подтяжках.

Я смотрю на него, а он глубоко запавшими глазами – на меня.

– Джуд… – шепчу я.

И торопливо оглядываюсь – не слышит ли кто. Энджел забралась на дерево, видны лишь ботинки. В голове пульсирует одна мысль – никто не должен его увидеть! Иначе Джуда схватят или прогонят.

Я иду к нему через сад, но веревка тянет меня обратно. Джуд осторожно вылезает из-под сосен и короткими перебежками, прячась то за одним стволом, то за другим, подбирается ближе и бочком подходит к дереву, у которого я стою.