Наталья Тимачева: Освобождающий крик

– Что, Рон, до скорого или как? – толстый Боб гоготнул, и его необъятный живот затрясся желейной дрожью. Это был второй срок Рона. Волей обстоятельств, оба раза именно Боб Эванс принимал вещи Рона перед заключением в камеру и выдавал обратно при освобождении. Оба от юности до зрелости провели в тюрьме, только по разные стороны забора с колючей проволокой. Рон взглянул на Боба хмуро, но без злобы.

– Больше не увидимся, – сурово произнес Рон, перекидывая через плечо сумку. Задержав взгляд на животе Боба, добавил, – смотри, не лопни.

– Я второй день на диете, – неуверенно хохотнул Боб, подняв бутылку кефира, – так тебя не ждать? – моргнул он глазами такими же круглыми, как живот.

– Прощай, Боб.

Дверь за Роном гулко захлопнулась. Тяжело поднявшись, полицейский подошел к окну. «Парень, похоже, не шутит», – подумал Боб, глядя вслед удалявшемуся Рону и почесывая привычным жестом главную тюремную достопримечательность.

Рон ни разу не оглянулся. Сейчас он вышел не только из тюрьмы, он вышел из жизни, в которую не собирался возвращаться. Рон знал, что должен действовать стремительно. У него нет времени на счастливую влажность глаз при созерцании свободного простора. Рон шел очень быстро. Со стороны он казался по горло занятым человеком, день которого расписан по минутам. Никому и в голову не могло прийти, что этот целеустремленно двигающийся мужчина всего несколько часов назад досчитал свои семнадцать пустых лет тюрьмы.

Поворот, еще поворот. Через десяток минут Рон стоял перед стендом с расписанием движения поездов, еще через несколько минут был на перроне. Сжимая в кармане билет, Рон проходил вагон за вагоном в набирающем скорость поезде. Много, слишком много людей. Он не может рисковать. Все должно идти точно по плану. В последнем вагоне было свободнее. Рон прошел в конец салона и, заняв последнее место у окна спиной к остальным пассажирам, устало закрыл глаза. Пока все хорошо. Он должен успеть…

Осторожными шагами Рон идет по узкому темному коридору на звучащие впереди нечеткие голоса. Остановившись, он затаил дыхание и прислушался. Голоса переливаются знакомыми интонациями, но Рон никак не может понять, кому они принадлежат. Шаг, еще шаг. Дверь, очерченная по периметру внутренним светом, становится все ближе и ближе. За ней по-прежнему звучат голоса. Они говорят о чем-то важном для Рона, и он должен это узнать! Рон подходит ближе, но голоса не становятся громче! Рон уже под дверью, он прижимается к ней всем телом, но голоса звучат все так же неразборчиво тихо. Рон берется за ручку и рывком дергает дверь, но она заперта изнутри. Он не может ее открыть! Еще, еще раз. Дверь подобно неподдающейся глыбе не пускает Рона на сторону тайны звучащих голосов. Нет, он не сдастся. Он откроет эту чертову дверь! Он дергает ручку двумя руками. Он упирается ногами в стену и снова дергает. Еще рывок, еще сильнее. Ручка двери отрывается, и Рон кубарем отлетает назад в черную пустоту коридора…

Рон медленно открыл глаза. Стена поезда покачивалась и подрагивала. За окном спокойно угасал день. Рон снова сомкнул веки. Он уже давно не боялся этого сна. Страх ушел, когда однажды проснувшись среди ночи он вдруг понял, что за этой дверью – надежда на спасение его проклятой души. Странный сон приснился Рону через несколько месяцев после убийства Фила Кренстона. Тогда к дверной ручке тянулась тонкая рука подростка. Затем он пытался открыть дверь рукой юноши, и вот уже почти двадцать лет дверь не поддается руке взрослого мужчины. Во сне Рон всегда находился в том же возрасте, что и наяву. Именно эта особенность сна не давала Рону отчаяться в его надежде на спасение. Вот и сейчас Рон подумал о том же, о чем каждый раз думал после пробуждения – его время еще не пришло. Может, он должен повзрослеть еще на пару лет или теперь уже состариться?

Почувствовав около себя движение, Рон приоткрыл глаза и скосил взгляд. Большой грузный мужчина, видимо, принял окончательное решение занять свободное рядом с Роном место. Поскрипывая то ли новыми ботинками, то ли старыми костями, он аккуратно составил в ряд у стены свои котомки и грузно приземлился рядом. Рон продолжал наблюдать за соседом. На дряблом лице мужчины в такт ритмичным колебаниям вагона подрагивал волосок на крупной бородавке, броско выступающей на левой щеке. «Особая примета», – машинально отметил про себя Рон. За бородавкой взгляд Рона зацепили большие руки в рытвинах глубоких морщин. На толстых пальцах выделялись жесткие желтые ногти. Скорее всего, это руки фермера, знавшего много праведного труда. Мысль о том, какую жизнь прожил этот человек, соскользнула со взгляда Рона в канал морщинки и заскользила во времени в направлении, обратном ходу поезда и течению дня.