Петр Алешкин - Сны Ивана. Рассказы

– Здесь, в пятнадцати километрах от Москвы, каждая сотка стоит пять тысяч долларов, – стараясь быть спокойным, ответил Иван Николаевич. – А у меня огород сорок соток, да под домом и палисадником двадцать. А в Тверской деревне земля даром никому не нужна.

– Грамотный, – усмехнулся один «бык».

– Почему никому не нужна? – спросил-возразил другой. – Нам нужна, чтоб поменяться с тобой.

– Не буду я меняться, – задрожал от возмущения и бессилия Иван Николаевич. – Не буду, никогда!

– Будешь, – снова усмехнулся первый «бык».

– Никогда не говори «никогда», – назидательно сказал другой.

– Лучше я сдохну, чем уеду отсюда! – яростно, с негодованием воскликнул Пересыпкин.

– Это самый лучший выход для нас, – серьезно ответил первый «бык».

– Если надо, поможем, – сказал второй и добавил: – Ты, старик, чувствуем мы, не готов к деловому разговору. Завтра, с утреца, часиков в десять, заглянем к тебе, обговорим условия… У тебя выбор есть: либо обмен, что лучше для тебя; либо сдохнуть, что лучше для нас. Взвесь, обдумай за ночь.

И теперь Пересыпкин ждал ребят нефтяника, сидел на ступенях крыльца, сжимал рукой, массировал под стареньким пиджаком свою грудь с левой стороны, пытался успокоить рвущееся от тоски сердце. «Что делать? Как быть?» – с жгучей горечью думал он, пытаясь отогнать скорбную мысль, что можно покончить с этой безотрадной поганой жизнью сразу и навсегда. Лечь рядом с Анютой. Жена его Анна Михайловна умерла два года назад. Прожили они вместе пятьдесят пять лет, прожили мирно, покойно, но детей не нажили. Не дал им Бог детей. Увезут теперь в Тверскую деревню, сдохнешь там и зароют в чужой земле вдали от Анюты. Вместе жизнь прожита, и упокоиться вечным сном хотелось дома, чтоб лежать рядышком с женой. Иван Николаевич до такой степени ушел в себя, что не слышал орущих по-весеннему воробьев на высоком густом кусте сирени, приготовившемся зацвести, под окном его старенькой избы, не слышал подъехавшей и остановившейся на дороге напротив него машины, старенького «Запорожца» давнего друга однополчанина Леонида Сергеевича Долгова, Леньки. Леонид Сергеевич некоторое время весело смотрел из окна машины на Ивана Николаевича, надеясь, что тот поднимет голову, обратит на него внимание и радостно вскочит во весь высокий рост, как всегда бывало, когда он приезжал. Не дождавшись, посигналил. Пересыпкин уныло поднял голову, взглянул на друга, но даже не шевельнулся, чтобы подняться. Тогда Леонид Сергеевич стал тяжело выбираться из «Запорожца», позвякивая многочисленными медалями на пиджаке, в старости люди вес теряют, худеют, а он наоборот, отяжелел, полнеть стал, выбрался, оперся на палку и весело спросил у Ивана Николаевича:

– Ты чего такой скорбный? – И прихрамывая, как-то бочком, направился к нему: – И не в парадном мундире. Праздник ведь, наш праздник!.. Язва скрутила? – протянул он сочувственно руку Пересыпкину.

– Хуже, – вяло пожал Иван Николаевич мягкую горячую руку Долгова. – Хуже. Со свету сживает новый соседушка, – глянул он в сторону высокого забора из красного кирпича возвышавшегося неподалеку от его избы, за которым виднелась зеленая крыша особняка. – Усадьба моя приглянулась ему. Расширяться вздумал, а я мешаю. Выселить хочет в Тверскую деревню, говорит, не все ли равно тебе, где подыхать…

– Вот сволочь, а! – посерьезнел, возмущенно качнул головой Леонид Сергеевич.

– «Быки» его грозят, не соглашусь, ускорят смерть. Мол, земля моя даром достанется… И придушат, придушат, рука не дрогнет. Не я первый, не я последний…

– Дожили, ну дожили! – воскликнул Долгов. – А ты не жаловался властям? Надо рассказать, непременно рассказать!

– Кому? Нашему главе, так этот гад, – Пересыпкин снова глянул в сторону забора, – его сам поставил, кормит-поит. Ему жаловаться все равно, что этим воробьям, почирикают, да улетят. Вот и весь толк! Эхе-хе!

– Что ж, теперь руки опускать? Делай со мной что хочешь, воля и власть твоя, а я бессловесная овца, так? – загорячился Долгов. Он вообще был горячий, решительный.

– Выходит – овца! Что ты мне прикажешь делать? Что? Что бы ты сделал на моем месте?

– Да я бы… – горячо начал Леонид Сергеевич, но Пересыпкин перебил его, кивнул в сторону забора.

– Вот они, ко мне идут, поговори с ними, – горько усмехнулся он.

– И поговорю, сейчас поговорю, – бросил все также решительно Долгов и повернулся к двум накаченным амбалам в темных пиджаках, которые уверенно, неторопливо шли к ним.