Нонна Ананиева: Красавец и чудовище

© Нонна Ананиева, 2016

© Катерина Колпакова, дизайн обложки, 2016

© Катерина Колпакова, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4483-6016-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Если события и персонажи покажутся кому-то знакомыми, то прошу относиться к этому, как к чистой случайности.

Окно выходило на реку, по ту сторону которой серыми и бурыми пятнами возвышались нью-йоркские жилые многоэтажки острова Рузвельта. Дома насчитывали от пяти до девяти этажей. Они стояли бескрайним молчаливым, как горы, массивом, а внизу ходили малюсенькие люди. Людей было удивительно мало. Чуть подальше, на втором плане, торчали четыре красно-белые заводские трубы, тоже молчаливые. Во всяком случае, никаких признаков жизни они не подавали.

Жила только река. Она текла и искрилась на вечном солнце. Такая же вечная. Ей не было дела до того, как я смотрю на неё из окна четвёртого этажа и молюсь не о вечности, а лишь о каких-то паре десятков лет для своего мужа. Он лежит в реанимации после четвёртого инфаркта, подключённый к сердечной баллон-помпе, которая работает вместо его сердца. Шансов нет. Массивный инфаркт. Сердце восстановлению не подлежит. Донорское сердце поставить тоже уже нельзя. Вчера он должен был умереть, но сегодня нормализовалось давление, и я опять молюсь.

Вчера, когда я вошла в пять утра в палату, он пытался перекусить пластиковую трубку во рту, через которую дышал. В полусознательном бреду кусался и мычал.

– Ты не хочешь жить? – тихо спросила я.

Он яростно, как мог, замотал головой в обе стороны.

– Но ты ещё живой! – закричала я, – самому нельзя это решать! – мне было страшно, и я взяла его за руку. Точнее, просто дотронулась. Она была опухшая, больше раза в два, чем обычно. Пришлось даже распилить обручальное кольцо, и след от него ещё был виден. Хотя, может быть, его и не распиливали. Это сделали в моё отсутствие – младший сын Игоря Стефан, наконец приехавший со своей учёбы, послушный и податливый, и его девяностодвухлетняя мать. Украдкой. Я ушла из больницы, чтобы принять душ и переодеться. Вернувшись, я сразу заметила, что кольца нет, но мне было не до этого. Посмотрела, помню, на них вопросительно, но они оба отвели глаза. Сара артистично прикрылась носовым платком, а Стефан поспешно вышел из палаты. Оба как будто знали, что Игорь уже не спросит про кольцо, что человека больше нет, можно распоряжаться его имуществом по своему усмотрению, не считаясь со мной. Для меня эти девять грамм золота значили намного больше, чем для его сына или матери, какие бы объяснения они там себе не надумывали. При чём тут сын от давно не существовавшего брака, случившегося в молодости, мать и наше с Игорем обручальное кольцо?

В палату вошла медсестра.

– Помогите разжать ему челюсти! Скажите, чтобы он открыл рот! Он вас послушает, – сказала сестра. Её звали Карен. Она трудилась, не покладая рук, всё время что-то перекладывала, поправляла, следила за лекарствами, мониторами, работала на огромном компьютере, который стоял прямо в палате на отдельном столике. Опытная, сосредоточенная и молчаливая. – Скажите, ну же! – повторила Карен. В руке у неё были резиновые челюсти ярко розового цвета, которые надо было изловчившись, засунуть Игорю в рот. Но он собрал все оставшиеся силы и стиснул зубы ещё сильнее.

– Придётся давать снотворное, – вздохнула Карен после моей ещё одной тщетной попытки.

– Послушай, Игуша, если я дам тебе снотворное, то твоё давление станет ещё ниже. Ниже, чем 70 на 50, ты слышишь?

Игорь слышал и продолжал скрипеть зубами.

Я перевела взгляд с реки на умирающего мужа, подарившего мне четыре года счастья, не сравнимого ни с какими другими моими личными историями. Сейчас он уже лежал с этой розовой резинкой во рту. Карен влила ему в вену снотворное, и через двадцать минут мы разжали ему челюсти. Он был без сознания.

По реке прошла небольшая яхта, белоснежная и стремительная. Как будто пронеслась и исчезла человеческая жизнь, оставив после себя нежный хвостик и несколько волн, докатившихся до обоих берегов и исчезнувших.

Персонал в больнице делал всё, родственникам оставалось только сидеть, смотреть и переживать. От того, что ничего не разрешалось делать, вся энергия уходила на сострадание. Или просто страдание и тоску.