Джессика Смит - Прерванная жизнь

Он морщит нос, его прежнее поведение смягчается.

— Бог грома?

— Тор, — отвечаю я. — Вот кого ты мне напоминаешь.

— Я больше похож на Локи, чем на Тора [23] Тор и Локи — боги скандинавской мифологии, Тор — бог грома и бури, защищающий богов и людей от великанов и чудовищ, Локи — бог хитрости и обмана. , — утверждает он, хотя губы кривятся в привычной полуулыбке.

— Не важно, — закатываю глаза.

Он дергает за прядь моих волос.

— Твое тело, Трэвис. Забудь про все остальное, у тебя тело, как у Тора.

Он напоказ касается левой рукой плеча и качает головой в обе стороны, будто длинные светлые волосы Тора танцуют на ветру. Я смеюсь над ним, сощурив глаза, пока не вижу его сквозь прорезь глаз.

— Ну, у тебя нет такой сексуальной гривы, как у Тора, — пожимаю плечами. — Но я видела, какое у тебя тело, — облизываю губы. — Я ощущала твое тело, — прикусываю нижнюю губу, мое сердце колотится. — Прозвище остается.

— Ты видела Тора, да?

— Ну, да, — Хм. — В кино. — Как это так, почему ты можешь вспомнить фильмы, но не можешь вспомнить другие вещи?

Это первый раз, когда он упомянул мою потерю памяти или все, что связано с моим похищением. Поерзав на своем месте, я сталкиваюсь напрямую с ним, и кладу ноги под себя, таким образом, что я могу сидеть на них. Я хочу задать ему встречный вопрос. Он не сказал мне, как здесь оказался. На самом деле, он редко говорит о себе.

— У меня есть теория, — говорю, а не задаю свои вопросы. — Думаю, я могу вспомнить только обезличенные вещи, как фильмы, музыка и все такое. Но мой мозг отключается в личных вещах, как моя семья и друзья.

— И похищение, — его взгляд бродит по моему лицу, ища что-то, чего может и не быть.

— И это тоже, — я сдерживаюсь, пытаясь скрасить его неожиданно серьезное поведение. — Твое тело защищает себя.

Мои плечи опускаются, пока я отвожу взгляд.

— У всех нас есть защитные механизмы, — разъясняет он свою точку зрения. — Это наш способ защитить себя от всей боли, что мы испытали в прошлом.

Рассерженная и недовольная, я скрещиваю руки на груди и прикусываю нижнюю губу. Это как если бы он сказал, что я не хочу вспоминать, но все помню. Я хочу вспомнить, что значит иметь семью и друзей. Я хочу вспомнить, что такое жизнь за пределами страха.

— Так, что является твоим защитным механизмом? — обращаю свой взгляд на него. — Истории про брошенных детей, оставленных на произвол судьбы на пляже? — я смеюсь без чувства юмора.

Взгляд Трэвиса еще больше омрачается, прежде чем устремляется к моему лицу, а его тело застывает. Мышцы, тугие и напряженные, просматриваются под рукавами его рубашки, и я знаю, каково это — чувствовать их, когда проводишь пальцами по ним. Его губы сжаты в тонкую линию, но я не собираюсь отказываться от своих слов.

Громкий глоток воздуха вырывается из его рта, и он качает головой, прежде чем ерзает на стуле.

— Я возвращаюсь домой.

Он встает, но я не следую его примеру. Вместо этого смотрю мимо него, злясь на него и на себя.

Трэвис громко ругается, а потом делает несколько шагов от меня, прежде чем отворачивается, я замечаю его яростный взгляд.

— Я был брошен на произвол судьбы, — его голос едва громче шепота, но я услышала его слова, поэтому смотрю на него, ожидая продолжения. Но он этого не делает. Он просто уходит, оставив меня сидеть там в ожидании дальнейших разъяснений.

Бывают моменты, когда возникает такое чувство, будто я нахожусь в состоянии постоянного ожидания. Ожидаю возвращения памяти. Ожидаю, когда страх поднимется и окунет меня навечно в водоворот отчаяния. Ожидаю, что мой похититель снова найдет меня. Ожидаю увидеть, буду ли я когда-нибудь снова жертвой.

Ожидание. Я ненавижу ждать. Поэтому встаю и направляюсь на кухню, где выливаю свой бокал в раковину, наблюдая, как красная жидкость медленно исчезает в сливе. Я неторопливо ополаскиваю бокал и, только когда довольна его чистотой, направляюсь в спальню, оставляя свет включенным. Переодевшись в ночную рубашку, забираюсь на кровать и включаю лампу на тумбочке, где меня ожидает очередная книга.

Вместо того, чтобы потеряться в сюжете, поток моих мыслей направлен на Трэвиса и его последние слова, которые он произнес, прежде чем ушел. Он был брошен. Кем? И когда? Я рассказала ему все, что знаю о себе. Я открылась ему. Как и у него, у меня есть прошлое, причиняющее мне боль. У меня есть сомнительное будущее и настоящее, столь же туманное. Столь сомнительное, как оно могло бы быть, по крайней мере, я разделила эти аспекты себя с ним.