Игорь Крутов: Мясник

— Не за что.

Он не был настроен на какие-либо разговоры. Ему не хотелось говорить ни с кем. Он не испытывал никакого удовлетворения от того, что обезоружил и сдал бандитов по назначению, чувствуя одно — полную опустошенность. Он хотел одного — домой!

Оперуполномоченный уголовного розыска майор Котов Никита Сергеевич был уволен из органов год назад за поступок, несовместимый со званием офицера милиции.

Раньше бы сказали — офицера советской милиции.

Впрочем, когда-то так и сказали. Очень давно, миллион лет назад, ему сказали, что он позорит это высокое звание, и предложили уйти. Тогда он этого сделать не смог. Просто перевелся в небольшой город, всего-то на миллион жителей. И поначалу Горек его принял. И коллеги — тоже.

А потом — вышвырнули из своих рядов.

Это были два совершенно разных случая, но объединяло их одно: оба раза ему почему-то начисто отказывало его знаменитое звериное чувство опасности.

С детства Никита интуитивно чувствовал опасность. Он не знал, как это объяснить, не понимал, как и что происходит, но в нужную минуту он словно чувствовал внутри себя сигнал: осторожно!

Ему было двенадцать лет, когда он впервые спасся от неминуемой гибели благодаря этому уникальному дару. Мальчишка стоял у стены аварийного дома и выяснял отношения с соседской девчонкой, вдруг какая-то сила заставила его изо всех сил толкнуть девочку в едва намечавшуюся грудь, отчего она пробежала спиной вперед метров пять и упала, а сам он молнией метнулся вбок, и в ту же секунду на место, где они только что стояли, с высоты третьего этажа рухнул балкон, поднимая вокруг себя тучи пыли и разбрасывая обломки камней. Никита и девочка остались невредимы, причем она даже не сразу сообразила, что произошло. Ей показалось, что Никита нарочно толкнул ее и обрушил балкон.

Шуточка такая. Она обозвала Никиту «дураком» и убежала. А он остался стоять столбом, не в силах поверить тому, что произошло.

Потом были еще случаи, когда он смог убедиться: да, он обладает редкостным качеством предвидения того, что называют опасностью. И потом, когда он уже работал в милиции и стал одним из самых смелых и удачливых оперативников, его интуиция не раз выручала его в самых, казалось, безнадежных ситуациях.

Впервые она изменила ему именно тогда, десять лет назад, когда ему пришлось с позором уйти из своего отдела и уехать куда глаза глядят, а именно — сюда, в Горек.

А во второй раз она изменила ему тогда, когда ему пришлось уже навсегда расстаться со службой в милиции.

В первое время приходилось очень трудно. Нужно было учиться жить заново, привыкать к мысли: «Я как все», учиться по-новому зарабатывать деньги, он ведь ничего не умел — только ловить преступников. А теперь приходилось осваивать новую профессию.

Он не мог быть ни челночником, ни продавцом в лавке. Он скорее отрезал бы себе руку, чем согласился бы работать охранником в какой-нибудь коммерческой фирме — слишком ненавидел и презирал тех, кто там работал. Он соглашался, что и среди коммерсантов встречаются порядочные люди, но таких было, по его мнению,

слишком мало, лично ему они не встречались. Все — спекулянты и сволочи. Так он думал.

Не мог он работать ни сторожем, ни охранником, ни, как модно теперь выражаться, «политическим консультантом» у этих легализованных бандитов.

У него была первая модель «Жигулей» — так называемая «копейка», и он занялся частным извозом. Так-то лучше. Во всяком случае, ни от кого не зависишь. Разъезжаешь по городу, подвозишь людей и получаешь за это свои трудовые. Негусто, но семью прокормить можно. Если не жировать, конечно.

Он поставил машину около подъезда. Вообще-то он всегда ставил ее на стоянке, но сегодня что-то подсказывало ему: еще придется воспользоваться мотором.

Около подъезда стояли подростки — ровесники его дочери. Никита почувствовал в их взглядах что-то странное, необычное выражение глаз.

— Здравствуйте, Никита Сергеевич, — сказал ему, ухмыляясь во весь рот, Бочонок — дворовый шутник.

Никита на него взглянул внимательно и понял: нет, неспроста тот ухмыляется, ох, неспроста.

— Привет, Бочонок. А ты все растешь. Скоро совсем бочкой станешь. Чё лыбишь-ся-то?

Улыбка моментально слетела с лица мальчишки.

— А весело, — сказал он, переглянувшись с остальными ребятами.

Да, ребята определенно вели себя как-то странно: кто-то смотрел ему прямо в глаза и так же, как и Бочонок, ухмылялся; кто-то, наоборот, отводил взгляд, но ни одного, как ему показалось, равнодушного лица. Определенно что-то знают, но сообщать ему не торопятся.'