Михаил Поляков - Хватит! Политический детектив

Мы зашли в маленькую закусочную напротив библиотеки и, на входе оставив пальто на облезлой латунной вешалке в форме лосиных рогов, устроились за круглым деревянным столиком в глубине зала. В помещении кроме нас было лишь трое посетителей – юноша с девушкой, которые пили чай с пирожными и нежно щебетали о чём-то своём, держась за руки, и мужчина за пятьдесят лет в деловом костюме; расстегнув ворот рубахи и ослабив галстук, он в одиночестве угрюмо напивался водкой, закусывая её маринованной сёмгой.

– Что заказывать будем? – устало спросила полная официантка в засаленном переднике, кладя перед нами пару меню в потёртых кожаных папках. – У нас сегодня фирменное блюдо – стейк в лимонном соусе.

– Нет, девушка, спасибо, – приветливо сказал Николай, энергично потирая руки. – Мне вы пока стопку водки принесите и тарелку харчо, хорошо? – Холодрыга на улице, – оправдываясь за спиртное, виновато улыбнулся он мне.

– А мне чёрного кофе, пожалуйста, – попросил я.

– Ну что, – сказал Николай, когда официантка ушла. – Как у тебя дела?

Я хотел начать рассказывать о редакции, но воспоминание о старике не давало мне покоя. Не известно ли Николаю что-нибудь об этой истории?

– Коля, ты знаешь, я только что по заданию редакции был на Абрикосовой, у Сотникова. Помнишь такого?

– Сотников? Нет, не помню.

– Ну это ветеран, у которого дом отобрали в Пантелеевке, да ещё и избили его при выселении.

– А, знаю, – глухо отозвался Николай. Он нахмурился, опустил глаза и вжал голову в плечи, словно боксёр на ринге, приготовившийся к глухой обороне. – Это Обухова проделки. Земля ему понадобилась, вот он и расселил деревню.

– Что же тут у тебя творится? – не сдержался я. – Ведь мало того, что Сотников – глубокий старик, так ещё и ветеран войны. А вы не то что не помогли ему, а даже выслушать отказались. Это у вас обычная практика?

Николай выпрямился на стуле и нервно передёрнул плечами.

– Да мы пытались по делу работать, – сквозь зубы процедил он, упрямо глядя в сторону. – У нас три человека им занимались, и в Москву ездили, и на месте со своими пытались договориться. Ну не давали нам уголовку возбуждать и всё. Ты не понимаешь, что за человек был этот Обухов – у него везде завязки имелись – и тут, в городе, и в областном правительстве, и даже в Генпрокуратуре.

– Ты знаешь, это всё как-то дико, – твёрдо сказал я.

Николай посмотрел на меня затравленным взглядом.

– А думаешь, мне легко так работать? – вдруг взвился он. – У меня с одной стороны опера бунтуют, с другой – начальство по башке стучит. Что мне – бросать всё, в позу становится? А ведь ещё и другие дела есть, у меня вон в те дни трое подонков девчонку пятнадцатилетнюю изнасиловали. Целыми сутками под окнами родители их бродили, в ноги бросались, деньги предлагали. Уйду я, а тот, кто вместо меня на это место сядет, не ровён час – и отпустит их. Что делать – жизнь такая – приходится выбирать.

– Тяжёлый у тебя выбор, – вполголоса заметил я.

– Коррупция, знаешь ли, всюду есть, – выпалил Николай. – Думаешь, в Америке кумовства нет, в Европах связями никто не пользуется? Да везде это, где ни плюнь! Нет в мире ничего идеального.

Я удивился такому повороту разговора.

– Да причём тут Америка? – спросил я.

– Да притом, что только и говорят все эти ваши правозащитники и прочие оппозиционеры, кормящиеся на заморские гранты, о том, как в России жутко живётся. Воровство, коррупция, беспредел власти. А это разве только у нас? Вон, в США два миллиона человек в тюрьме сидит. Самое большое число заключённых в мире! На себя бы они сначала посмотрели.

Выговорившись, он продолжал мрачно смотреть исподлобья, нервно щёлкая зажигалкой. Не отвечая, я отвернулся в сторону. Спорить с ним было бесполезно, да и скучно – слишком уж затасканная тема представлялась для этого. Очевидно, враждебный Запад и утешительные тирады о том, что у нас не хуже, чем везде, давно стали для Николая тем жупелом, которым он затыкал множащиеся дыры в своём мировоззрении. А по энергичной отчаянности, с которой он защищал эти взгляды, было ясно, что жупело уже изрядно поизносилось, и он сам не вполне доверял ему. Впрочем, как бы ни были шатки его убеждения, повлиять на них я всё равно не смог бы. Для подобных ему мир разделён на два лагеря. В одном находятся они сами – серьёзные люди на опасной работе, вынужденные каждодневно принимать сложные решения, а в другом – разнообразные слюнтяи и нытики, вообразившие себе некий идеальный розовый мирок. Проповедуя абстрактный гуманизм из тёплых кресел своих кабинетов, эти вторые, к которым Николай, видимо, в первую очередь относил названных им правозащитников и оппозиционеров, не могли понять условностей и компромиссов его деятельности, но, тем не менее, смели указывать ему на просчёты в ней. Этих людей он не мог не презирать и никаких советов от них ни за что бы не принял. По « вашим оппозиционерам» я понял, что к своим оппонентам он сходу приписал и меня, но защищаться не стал, чтобы не усугублять конфликт – в конце концов, я приехал в Терпилов вовсе не для того, чтобы агитировать своего бывшего одноклассника.