Михаил Поляков - Хватит! Политический детектив

– Николай Кузьмич! – повторил я.

– Вы громче говорите, он оглох почти, – сказала за моей спиной дочь.

– Аня, ты тут? Что? Зачем? – вдруг заговорил Сотников дребезжащим голосом.

Женщина подошла к отцу и, наклонившись над кроватью, приблизила губы к его уху.

– Папа, к тебе журналист пришёл, хочет несколько вопросов задать насчёт деревенского дома, – громко и отчётливо, словно маленькому ребёнку, сказала она.

Старик отставил назад костлявые локти и сделал усилие, чтобы приподняться. Ворох белья, наваленный поверх его одеяла, зашевелился.

– Журналист? Я всё рассказал, – отрывисто произнёс он, испуганно глядя на меня.

– А с тех пор что-нибудь поменялось, может быть ещё что-то произошло? – спросил я.

– Квартиру ему дать обещали взамен дома, – вместо отца ответила женщина. – Вот всё ждём её, квартиру-то эту.

– Квартиру, а? – выкрикнул старик. Шумно дыша, он то и дело переводил беспокойный непонимающий взгляд с дочери на меня.

Я почувствовал, что в этом состоянии с ним бесполезно беседовать.

– Может быть, мы с вами пообщаемся? – обернувшись к Анне Николаевне, спросил я.

– Да, давайте пройдём на кухню, – с готовностью отозвалась она, видимо ожидая этого предложения. – Я чаю заварю.

– Что, давно болеет ваш отец? – спросил я, садясь на табурет возле кухонного стола, покрытого свежей вышитой скатертью.

– Да вот как выселяли его, так и свалился. А до того – ничего, восемьдесят пять лет, а коз и уток у себя в сарае держал, огород вскапывал, на охоту ходил даже.

– А лечитесь как?

– Ой, тяжело с ним, – сказала женщина, включая под эмалированным пузатым чайником газ и выставляя на стол две фарфоровые чашки с выщербленными краями и огромную синюю сахарницу с колотым сахаром. – Извините, кроме сахара ничего сладкого к чаю нет. Я не ем, на диете, а отцу нельзя. Вы знаете, даже просто к врачу сходить – целая мука. В поликлинику надо к пяти часам приходить, в очередь записываться, чтобы талон получить. Приходишь и стоишь два-три часа на улице, пока регистратуру не откроют – и в дождь, и в снег, и в мороз. А как откроют начинается, знаете, ругань, толкотня, все без очереди лезут. Иной раз и до драк доходит, особенно если талон на редкого специалиста. Мне-то ещё хорошо, а бывает, бабка старая приковыляет кое-как, бумажку эту не успеет получить, и стоит у выхода, плачет. Доехать до доктора – тоже целая история. Отец же не ходит почти, надо машину заказывать где-то. А это тоже денег стоит. Хорошо если сосед наш, Михаил Борисович, с десятого этажа, подвезёт на своей «Королле». Но и он не всегда может, у человека свои дела, работа. Дочка вот, слава Богу, деньгами помогает, если б не она, так и не знали бы, как быть.

– А что же не положите его в больницу?

– А… – с досадой отмахнулась она. – Чего там в больнице? Медсёстры курят в палатах, орут на больных, помощи никакой от них не дождёшься. Лекарства даже – и те свои надо носить. Клала его в прошлом году на два месяца, так мне в лицо сразу и сказали – заботиться не будем, кормить только станем, и всё. Да и вообще, говорят, чего, мол, вы вокруг него бегаете, девяносто же лет почти старику, ему на кладбище давно прогулы ставят.

– Сочувствую вам…

– Да что тут поделаешь, такая вот жизнь.

– Анна Николаевна, – сказал я, открывая блокнот. – Я бы хотел уточнить хронологию всей этой истории с выселением.

– Ну что тут вспоминать, – женщина подперла полной рукой подбородок и рассеянно глянула в сторону. – Сначала уведомление ему пришло: просим съехать в такой-то срок. Ваш дом, дескать, возведён незаконно и подлежит сносу.

– А что же Николай Кузьмич?

– Ну он, конечно, сопротивлялся, по судам ходил. Дом-то этот ещё его дед построил до революции, он всю жизнь с детства там прожил, своими руками чинил его, достраивал, деревья в саду сажал. Конечно, жалко было потерять.

– А суд что?

– Ну что суд… В суде вон, – она неопределённо кивнула головой кверху куда-то в угол. – Обухов этот, который главный зачинщик строительства. Всё отказы писал да резину тянул.

– Николаю Кузьмичу угрожали?

– Угрожали, да. Приходили какие-то мужики, вроде бы из сельсовета, обещали за отказ выселяться у него водопровод с электричеством отключить. Забор как-то подожгли ему, а в другой раз в окно кирпич бросили, стекло разбили. Он, правда, считал, что на этом и окончится. Он всё же пожилой человек, к тому же – ветеран войны. Думал, уж ветерана-то они не тронут. Всегда как являлись к нему чиновники, он медали надевал, весь свой иконостас, и выходил к ним.