Феликс Сарнов - Василиск

– Нам, – поправил я. – Нам , моя донна.

– Нам? – переспросил Шериф, и его руки, обхватившие бокал с остатками вискаря опять затряслись, здорово затряслись. – Но я больше туда не…

– Нет-нет, – отмахнулась Рыжая, – нам – это он говорит, в смысле, ему, – она кивнула на меня, – и мне. И наверное, он прав.

– А-а, – с облегчением вздохнул Шериф (а я вдруг ясно понял, до какой степени его это скрутило, если он с таким облегчением вычеркивает себя), – ладно… Я, пожалуй, пойду прилягу… Кстати, – он задумался на секунду, словно вспоминая что-то, – я сказал, что на пляже – никого, но… Там были кошки.

– Какие кошки?

– Ну, обыкновенные, только… Они так странно сидели, по кругу, и смотрели друг на дружку, а на нас…Не смотрели. И после всего, когда она уводила меня, они… Все так же сидели – не шелохнувшись. Странно… – он нахмурился, – такое рядом творилось, а они… не обращали внимания, словно не видели, или… Может, мне, и вправду, все это привиделось… Не знаю. Ладно, – он зевнул, – что-то меня в сон тянет.

– Иди, поспи – кивнул я. – И не бери в голову.

– Не буду, – кивнул он, встал из-за стола, тряхнул башкой и двинулся к двери, но у двери гостиной остановился, обернулся к нам и спросил: – Помнишь, как ты мне сказал… Ну, когда вся эта каша с Людкой заварилась в магазинчике… Будут бить – будем плакать. Так вот, – он устало вздохнул, – меня уже прибило, а вы… Вы как-то странно выглядите…

– В каком смысле? – спросила Рыжая. – Плохо?

– Да нет… Если бы я не знал, сколько вам лет, сказал бы навскидку… Ну, где-то за тридцать, там, или тридцать пять, но… Я не про это, хотя… Это тоже, как-то странно…

– Воздух тут свежий, – буркнул я. – Иди, дрыхни.

– Иду, – послушно кивнул он.

И ушел. И мы остались одни. То есть, вдвоем, но… Одни. Совсем одни в этом ебаном мире, потому что таких , как мы, в нем больше… не наблюдалось. И одиночество вдвоем, конечно, лучше, чем в одиночку, но… Это тоже одиночество – вот так вот, ебить твою… Извиняюсь, по местному сказать, bloody fucking shit …

* * *

В последнюю ночь перед отлетом на многострадальную родину мы почти не спали. Когда легли, я спросил:

– Что ты реально хочешь сделать? Что мы реально сможем сделать?

– Не знаю, – быстро ответила она, словно ждала этих вопросов. – Но если мы ничего не сделаем, её просто убьют. Просто пристрелят и… всё.

– Её нельзя пристрелить. Ты что не помнишь – твой покойный муж стрелял в эту тварь, а на ней не оставалось даже царапин…

– При чем здесь тварь?!. Господи, как же я ненавижу их! Всю жизнь ненавидела и боялась!.. Но я не про тварь, я про неё . Она же охотится там , неужели ты не понимаешь? Охотится – прямо в городе! Не как мы – где нам положено, а на улицах, в переулках, или… Словом, в человеческом ареале .

– С чего ты взяла? – удивился я. – Ты понимаешь, кто … Или что в ней сидит? Почему ты решила, что она – как мы?

– Я знаю! – с силой сказала Рыжая. – И ты – знаешь. Это она помогла тебе там, на даче… Просто сейчас она – одна, совсем одна, и не понимает, что нужно уходить, как мы уходим – в свою зону… Не понимает, или не может уйти – одна…

– Ты хочешь сказать, что у нее нет мужика, и поэтому?..

– У нее нет партнера !

– Какой партнер может быть у такой … твари! – я разозлился. – И кто, скажи, на всем нашем ебаном свете может убить такое ? Это она убьет – кого угодно и нас с тобой, как котят! Ладно, пускай в ней есть… то же, что в нас, но представь, реально представь, что еще в ней есть?

– Это – не в ней, – прошептала Рыжая. – Это… Это как-то связано с ней, при вязано, но… Это – чужое, чужеродное. Оно каким-то образом нашло… Нашло способ приходить через нее, и я…

– Ну что? Что – ты? – с тоской спросил я.

– Я виновата, – каким-то тусклым голосом произнесла Рыжая. – Она… Это существо, тварь , как ты говоришь… Она вырвалась через меня, а вернее… Из меня…Я никогда тебе не рассказывала, что было перед тем… Ну, перед той неделей, когда мы с тобой… Когда я затащила тебя к себе. Но теперь – расскажу…

И она рассказала.

Рассказала про жуткий, кошмарный сон…

Резкая боль рвет меня т а м изнутри, из распахнутых ног на красный песок выплескивается густая струйка темно-красной крови и моментально уходит в этот песок, сливается с ним, всасывается в него, становясь этим самым песком, а вслед за ней из выворачивающегося от боли наизнанку влагалища