Уильям Лэндей - Мишн-Флэтс

Я был приятно поражен. В том числе и тем, что Жину смог хоть раз в жизни что-то полезное довести до конца.

– Молодец, – сказал я.

– Не сомневался, что ты будешь на седьмом небе от этой новости.

Он выложил последние сплетни, а затем добавил:

– Бен, тут кое-кто еще хочет с тобой поговорить...

– Привет, Бен, – услышал я родной басок.

– Привет, па!

– Как там у тебя дела?

– Замечательно.

Длинная пауза.

– «Замечательно» – это как? Что-нибудь не в порядке?

– Па, «замечательно» – это замечательно.

– Не крути, говори правду.

– Да, ты прав. Дела далеко не супер.

– Что случилось?

С чего начать? С того, что я подозреваемый в деле об убийстве? Или – того хуже – меня обвиняют в том, что я совершил одно убийство, а затем второе, чтобы избежать суда за первое? Как он это воспримет? И как ему с такой новостью жить дальше? Нет уж, лучше помалкивать!

– Да ничего особенного, – сказал я. – Просто временные трудности. Не волнуйся.

– Когда ты так говоришь, мне понятно, что жизнь тебя прижала всерьез.

– Да брось ты выдумывать! Приеду домой – все расскажу. А пока не волнуйся. И, что главное, не хватайся за бутылку!

Отец обиженно фыркнул.

– Ты за кого меня...

Он осекся, прокашлялся и закончил решительным тоном:

– Я не пью.

– Вот это хорошо.

– Хочешь, я приеду в Бостон?

– Нет, па. Спасибо, но не надо.

– У меня ощущение, что я тебе там пригожусь. А то вроде как в беде тебя бросаю...

– Не дергайся. Ничего особенного со мной не происходит. Живи спокойно, обо мне не переживай. Прорвусь!

– У тебя всегда «ничего особенного», – недовольно проворчал отец. – Тебе крокодил голову откусит, а твоя голова в его пасти все будет повторять: «ничего особенного»!

– Пап, хоть раз в жизни послушайся меня. Не приезжай. Понятно?

– Я обязательно приеду – убедиться, что у тебя действительно «ничего особенного».

– Не надо. Со мной все в порядке.

Я представил отца за столом в участке: в одной руке трубка телефона, в другой – сам аппарат. Он всегда так разговаривал по телефону.

– Ты мне тут ничем не поможешь.

Мне очень хотелось поделиться с ним. Рассказать все как на духу. И услышать обычное: «Чтобы тебя достать, надо мимо меня пройти – а мимо меня еще никто не прошел!»

Но тут сложилась ситуация, в которой он был бессилен помочь.

Теперь, оглядываясь назад, я рад, что не поддался соблазну и не вывалил на него все свои неприятности.

Пройдет буквально несколько часов, и мое дело развалится, подозрения с меня снимут.

Протрепись я – отец мог бы слечь с инфарктом. И было бы из-за чего!

В два часа после полудня Гиттенс лично позвонил мне в отель – сообщить, что все в порядке. Никто больше не подозревает меня в убийстве Данцигера.

Похоже, Макниз оказался не прав – полиция таки дожала Брекстона!

«Дерьмо» было любимым определением Джона Келли. Им он честил все, что не уважал.

Семью Кеннеди, генеральную прокуратуру, государственный радиоканал и многое-многое другое он припечатывал своим излюбленным словечком «дерьмо».

Я очень удивился, когда это же словечко он употребил в связи с поведением Гиттенса в тот день.

Вдохновленный звонком Гиттенса, я почти прибежал в отдел по расследованию убийств. Там, на месте депрессии последних дней, царило всеобщее возбуждение: дело Данцигера сдвинулось с места.

Гиттенс сердечно приветствовал меня, пышно извинился, добавив с лукавой улыбкой:

– Так-то вот, Трумэн! Спас я твою задницу!

Он обнял меня, другие детективы трясли мне руку и просили не судить их строго – и на старуху бывает проруха! Все мы ошибаемся, не держи зла.

Гиттенс, похохатывая, провозгласил:

– Работать, ребятки, надо прилежней! Я устал в одиночку нести на себе всю ответственность!

Именно в этот момент Келли наклонился к моему уху и шепнул:

– Дерьмо!

Я даже слегка растерялся.

Что он имеет в виду? То, что Гиттенс преувеличенно красуется?

Но, как ни крути, Гиттенс имеет законное право немного покичиться: словно ловец жемчуга, он нырнул в глубины Мишн-Флэтс с ножом в зубах и вынырнул с жемчужиной – с разгадкой!

Найдя убийцу Данцигера – а может быть, и Траделла, – Гиттенс одновременно и меня обелил.

Поэтому замечание Келли я отмел в сторону, как ворчание никогда и ничем не довольного старика. После этого я с легким сердцем предался всеобщему ликованию.

Виновник торжества находился в конференц-зале.

Его звали Андрэ Джеймс. Пухлощекий, склонный к полноте старшеклассник. Он сидел на стуле, потупив глаза, и, словно геморройный страдалец, застенчиво переминался с одной половинки широкого зада на другую. У него был запуганный вид патологически ранимого подростка – из тех, которые у любого человека с сердцем вызывают острое сочувствие.