Станислав Мишнев - Святая простота

Вчера холодный ветер дул с ярой силой, с рёвом и свистом пробегал по деревне, забивался в ворота, завывал вокруг домов, сотрясал крыши и карнизы. Погода всегда имеет сильное влияние на человека, человеку становится зябко и грустно, сердце как сжимается, на ум приходят забытые горести, невыразимая тоска ползёт по телу. Вчера у Поповых свежевали свинью. Соседка, несчастнейшая, вечно пасмурная, косоглазая Ивея Исполишина с заметным упрямством мёрзла на своём ветхом крыльце с двумя пачками туалетной бумаги в руках, смотрела за разделкой туши, и вздыхала. Она верталась домой, ходила у приезжей торговки красным товаром выбирать кофту. Яркой рябизною метались в глаза платки, и сизые, и с разводами, и мухояровые, и цветом вошедшего в силу огурца, кофты заморские сами соскакивали с плечиков, трусики, лифчики, штанишки всякие… Весь товар перещупала, перемеряла, остановилась на туалетной бумаге, на большее не хватило денег.

Долговязый Иван Попов предложил соседке взять свиную голову.

– Обдирать не охота, – объяснил своё решение.

Ивея задрожала всем телом, какая-то судорога пробежала по её лицу, на глаза навернулись слёзы.

– Мы… мы куски не собираем, – с холодным вызовом ответила Ивея.

Осердился сосед, обложил Ивею во все бока густым матом.

Сегодня Ивея очень сожалела, что напрасно оскорбила Ивана Попова. Будь она рачительной хозяйкой, мяса бы им с Платоном хватило на месяц, да жаль, уродилась драчливая характером. Потом, ей было очень обидно на всех с краю: и на торговку, и на долгую зиму, и на хозяйственных людей, что каждый день варят наваристые щи. У хозяйственных каждый день праздник, а в хозяйстве Исполишиных хорошо плодятся одни тараканы.

На завтрак первым блюдом шла каша-размазня. Вторым – «зубатка», – это вовсе не жареная большими кусками рыба, это обязательное наставление в дальнюю дорогу. Ивея снаряжала в «район» своего мужа Платона. Сегодня она не раздувалась как мышь на крупу, лицо её светилось добродушием, хорошим настроением, ожиданием. Эта воинственная валькирия для пущего усвоения подносила кулак под самый нос чуть вздрагивающего муженька, дескать, идёшь ты не в лавку, гусь лапчатый, под запись просить у продавщицы четвертинку, идёшь на врачебную комиссию, что ВТЭК-ой зовётся; в комиссии заседают люди серьёзные, рожи протокольные, ты языком не огребай с огня и с лесу, в носу не ковыряй пальцем, и отвечай с толком, с расстановкой. Нажимай на ногу: болит нога, худо сгибается, к ночи опухает; спросят про сердце – шалит сердце, трепыхается, будто худая рукавица; спросят про грудь – откуда груди здоровой быть, ты ли в лесу не померз, не подул в «когти» и так далее. Напоследок тяжело вздохнула, сказала:

– Вон Ленька Бабьеухин на ВТЭК ходил, бычье стегно в мешок и третья группа, а у нас в кармане – вошь на аркане.

Платон обыкновенный русский мужик: с заметной чудинкой, временами безалаберный, местами полоротый, подчас ленивый, малость вороватый, выпивающий по советским праздникам, а также по церковным, и прочие «захотиевы» дни стороной не обходит, порой дурит. А кто у нас не дурит да на гармошке играть не умеет, за того девки замуж идут неохотно. Платон быка за рога берёт редко, если есть возможность плюнуть на рога издали, он плюнет. От роду ему сорок восемь годков. Тощ, как чахоточный волк после голодной зимы. Бедность часто заглядывает в окна, крадётся вдоль поваленной изгороди, забредает в дом. Огород у Исплошиных зарос дикой травой, огурцы и картошку Платон ворует у вдовы через дорогу, на дрова ломает школьную ограду, благо школа рядом. Иван Попов рубил новую избу, сколько поговорил: «Прибери щепы. Рад будешь». Всё некогда… Иван щепы сгрёб в кучу и спалил. Платон косит под знахаря, на его улице на тычинах красуются коровьи и лошадиные черепа. Станет Платона стыдить председатель сельсовета за тунеядство, вскинет Платон голову, сверкнет карими глазами и скажет:

– Знал я, Трофим Савич, что сегодня меня власть побреет: кошка поперек порога лежит!

Какая кошка! Мыши на столе в карты играют.

Вот идёт Платон со страшной горечью в душе на автобусную остановку. Желудок требует калорийной пищи, а где её взять, пищу-то? Снег скрипит под валенками. Валенкам в обед сто лет, разбиты до дыр. Небрит, нестрижен. Старательно припадает на правую ногу, тренируется. Штаны на нём ватные, мотня парусит, как заставленный в реке на быстрину бредень, рубаха на нём домотканая, в заплатах – в ней покойный дед вступал в колхоз, шапка рваная, фуфайку с большой натяжкой можно назвать фуфайкой.