Марио Пьюзо - Крестный отец

Конни наряжалась по моде, ненавистной ему, но принятой у итальянских клуш в городе Нью-Йорке. Шелковое цветастое платье с поясом, рукава с оборочками, массивный браслет, аляповатые серьги. Сразу стала на двадцать лет старше.

— Далеко собралась? — спросил он.

Она холодно ответила:

— В Лонг-Бич, к отцу. Он еще не встает с постели, надо с ним посидеть.

Карло оживился.

— Что же, значит, музыкой до сих пор заправляет Санни?

Конни бросила на него невинный взгляд:

— Какой музыкой?

Он взорвался:

— Ты, сука шелудивая, — поговори так со мной, весь помет тебе выбью из брюха!

Она в испуге попятилась, и от этого он еще больше осатанел. Вскочил со стула и залепил ей пощечину; на лице у Конни вспухло красное пятно. Скупыми, точными движениями Карло отпустил ей еще три затрещины и увидел, как вздулась рассеченная ударом верхняя губа, из нее пошла кровь. Это его образумило. Незачем было оставлять следы. Конни метнулась в спальню, захлопнула дверь; он услышал, как щелкнул ключ в замке. Карло пренебрежительно хохотнул и сел допивать кофе.

Сидел, покуривая, пока не настало время одеваться. Он постучался в спальню:

— Отопри давай, а то дверь вышибу.

Ответа не было.

— Ну? Мне одеваться пора, — сказал он громче.

Слышно было, как она встает с кровати, подходит к двери, как поворачивается ключ в замке. Он вошел и увидел, что она идет назад к кровати и ложится, лицом к стене.

Карло быстро оделся и тогда обратил внимание, что она лежит в одной комбинации. Ему, в надежде, что она привезет свежие новости, хотелось, чтобы она все-таки съездила к отцу.

— В чем дело, сразу сил лишилась из-за пары оплеух? — Досталась же лентяйка, прости господи.

— Я раздумала ехать. — В ее голосе слышались слезы, слова звучали неразборчиво.

Он резким движением схватил ее за плечо и повернул к себе. И сразу понял, отчего она раздумала, — и, пожалуй, правильно сделала.

Он, должно быть, не рассчитал силу своих ударов. Левая щека у нее распухла, разбитую верхнюю губу раздуло бесформенным белесым пузырем под самым носом.

— Как хочешь, — сказал он, — только учти, я приду поздно. Воскресенье, работы будет навалом.

Он вышел на улицу; под поводком «дворника» на его машине торчал зеленый штрафной талон: пятнадцать долларов за стоянку в неположенном месте. Он сунул талон в бардачок, где уже лежала стопка таких же. Теперь он был в отличном расположении духа. Так всегда — отлупцуешь балованную стерву, и сразу поднимается настроение. Меньше зло разбирает, что его мешают с грязью эти Корлеоне.

Когда он поставил ей синяк под глазом первый раз, ему потом было не по себе. Она тут же сорвалась в Лонг-Бич жаловаться матери с отцом, показывать им свой подбитый глаз. Он, откровенно говоря, весь взмок, покуда ее дождался. Но она вернулась, как ни странно, присмирев — покорная, заботливая итальянская жена. Недели две он разыгрывал из себя примерного супруга, ни в чем ей не прекословил, ворковал с нею, ублажал ее, ежедневно утром и вечером услаждал в постели. И в конце концов, поверив, что подобное больше не повторится, она рассказала ему, что произошло.

Родители приняли ее не слишком сочувственно — с холодком, чуть ли не с усмешкой. Мать, правда, пожалела немного и даже попросила отца поговорить с Карло Рицци. Отец отказался.

— Она хотя мне и дочь, — сказал он, — но принадлежит теперь мужу. И я ему не указ. Даже король Италии не позволял себе вмешиваться в отношения мужа и жены. Пусть едет домой и научится вести себя так, чтобы он ее не бил.

Конни сказала в запальчивости:

— Ты сам хоть раз в жизни поднял руку на жену?

Она была его любимица, ей спускались подобные дерзости.

Он ответил:

— Моя жена ни разу не давала мне повода ее ударить.

И мать закивала, заулыбалась.

Конни рассказала им, как муж отнял у нее деньги, подаренные на свадьбу, и не сказал, куда их дел. Ее отец пожал плечами:

— И я бы сделал то же самое, если бы моя жена так много себе позволяла.

С тем Конни и вернулась домой — озадаченная, притихшая. Отец всегда души в ней не чаял, она не могла объяснить, откуда взялась эта холодность.

Однако дон вовсе не был столь бесчувствен, как ей казалось. Он навел справки и установил, куда у Карло Рицци делись подаренные к свадьбе деньги. Он приставил к тотализатору Рицци людей, и те доносили Хейгену про каждый шаг Карло на должности букмекера. Однако вмешиваться дон не мог. Чего ждать от мужа, если он боится жениной родни, — как ему отправлять тогда супружеские обязанности? Это невозможное положение — и дон не отваживался вступиться за дочь. Потом, когда Конни забеременела, дон лишний раз убедился в правильности своего решения и окончательно понял, что вмешательство недопустимо, хотя Конни и после не однажды жаловалась матери, что муж ее поколачивает, и мать, обеспокоенная, наконец упомянула об этом дону. Конни намекала даже, что может потребовать развода. Чем первый раз в жизни навлекла на себя гнев дона Корлеоне.