Франк Шетцинг - Стая

— Леон, заткнись же наконец!

Сжав кулаки, Грейвольф двинулся к нему вокруг стола. Эневек смотрел на него снизу вверх и спрашивал себя, достаточно ли будет ему одного удара, чтобы отправиться на тот свет. Тогда туристу Грейвольф сломал челюсть. Наверняка резвый язык Эневека будет стоить ему нескольких зубов.

Но Грейвольф не двинул ему кулаком в зубы. Он обеими руками упёрся в подлокотники кресла Эневека и склонился над ним.

— Ты хочешь знать, почему я выбрал себе такую жизнь? Тебе это действительно интересно?

Эневек смотрел ему в глаза:

— Ну же, валяй!

— Нет, на самом деле тебе плевать на это, ты, самонадеянная мелкотравчатая жопа.

— Нет, не плевать. Просто тебе нечего сказать.

— Ты… — у Грейвольфа заходили желваки. — Проклятый идиот. Да, я в числе прочего ещё и ирландец, но в Ирландии я никогда не был. Моя мать наполовину сугуамиш. Её не принимали за свою ни белые, ни индейцы. И вот она вышла замуж за иммигранта, и тот тоже был всем чужой.

— Очень трогательная история, но ты мне её уже рассказывал. Расскажи что-нибудь новое.

— Нет, я буду рассказывать тебе только правду, а ты, будь добр, слушай! Ты прав, я не индеец, хоть и прикидываюсь им. Я бы и ирландцем не стал, даже если бы начал литрами жрать пойло, и никакой я не белый американец, хотя в нашей семье были и они. По-настоящему я никто, и изменить это я не в силах!

Он сверкнул глазами.

— Тебе достаточно зад оторвать от стула — и ты всё изменишь. Ты можешь всю свою историю повернуть куда угодно. Я же мою — никуда.

— Бредятина!

— О, разумеется, в своё время я мог бы взяться за ум и чему-нибудь выучиться. Ведь мы живём в открытом обществе. Никто не станет спрашивать, из каких запчастей тебя собирали родители, если ты успешный человек. Я им не был. Есть такие этнические лоскутные коврики — они со всего мира взяли самое лучшее. Они всюду дома. А мои родители — простые, запуганные люди. Они не сумели внушить мне хоть какую-то самоуверенность. Они чувствовали себя лишними, а я взял из всех составляющих худшее! Мне ничего не удавалось, а единственное, что получилось, тоже сорвалось!

— Ах да, на флоте. Твои дельфины.

Грейвольф мрачно кивнул.

— Там было хорошо. Я был лучшим тренером, и тогда мне никто не задавал идиотских вопросов. Но едва я очутился на улице, как всё снова началось. Моя мать замучила отца индейскими обычаями, а он её своей постоянной тоской по родине. Каждый пытался как-то самоутвердиться. Я не думаю, чтоб они особо стремились к национальной гордости, их бы устроило просто явиться в мир и сказать: «А пошли вы все! Здесь моя родина, слышите, вы, я у себя дома!»

— То были их трудности. Тебе не надо было делать их проблемы своими.

— Ах так?

— Послушай, Джек! Ты стоишь передо мной — шкаф шкафом — и уверяешь меня, что настолько был травмирован конфликтом твоих родителей, что до сих пор не можешь прийти в себя? — Эневек сердито запыхтел. — Какая, к чёрту, разница, индеец ты, полуиндеец или ирландец? Никто не отвечает за твою внутреннюю родину, кроме тебя самого, даже родители.

Грейвольф удивлённо молчал. Потом в его глаза прокралось удовлетворение, и Эневек понял, что проиграл.

— О ком мы, собственно, тут говорим? — спросил Грейвольф со злобной ухмылкой.

Эневек молчал и смотрел в сторону.

Грейвольф медленно выпрямился. Улыбка сошла с его губ. Вдруг стало заметно, как он утомлён и измучен. Он прошёл к маске на стене и остановился перед ней.

— О’кей, может быть, я идиот, — сказал он тихо.

— Не расстраивайся, — Эневек провёл рукой по глазам. — Мы оба идиоты.

— И ты больший. Эта маска — из Huupu Kanum, вождя Джона. Ты ведь понятия не имеешь, что это такое, верно? Я тебе скажу, что это такое. Это бокс. Место хранения масок и головных украшений, церемониальных предметов и так далее. Но это ещё не всё. В Huupu Kanum лежат наследные права вождей. Huupu Kanum документирует их территорию, их историческую идентичность, их наследные права. Он свидетельствует, кто ты и откуда родом. — Он обернулся. — Ты мог бы гордиться этим. Но ты отрёкся от всего, что ты есть. Я должен нести ответственность за народ, принадлежность к которому я чувствую . А ты принадлежишь к народу и покинул его! Ты упрекаешь меня, что я не аутентичен. Я не могу быть аутентичным, но я пытаюсь завоевать себе хотя бы кусочек аутентичности. Ты же, наоборот, аутентичен. Но ты не хочешь быть тем, кто ты есть. Однако ты и не тот, кем хочешь быть. Ты говоришь мне, что у меня внешность как в плохом вестерне, но это хоть какое-то жизнеутверждение. А ты вздрагиваешь от одного вопроса, не мака ли ты случайно.