Филипп Джиан - Она

– Бедняжка моя, – говорит она. – Как дела?

– Не знаю. Я приму ванну, а там будет видно. Я устала. Кажется, у нее кровоизлияние в мозг, точно не знаю

– А как ты? Хочешь, я приеду?

Я говорю, что хочу отдохнуть и сама заеду к ней вечером, после больницы. Что мы можем пойти выпить вместе. Продолжая разговаривать с ней, я сажусь в ванну. Идеально было бы забыть, о чем просила меня Ирен, больше не думать об этом, но у меня не получается.

– Опомниться не могу, что она так с тобой поступила, – говорит Анна. – Это просто ужасно.

– И сразу после этого она оставляет меня одну. Анна, понимаешь, это может быть ее последний вздох. Ты представляешь себе?

– Что же ты будешь делать?

– Что? Что я буду делать? Гм. Ничего, я думаю. Нет, я и не могу ничего сделать. Пусть сгинет в тюрьме.

Она считает, что я права, что нас ничего не связывает с неписаной последней волей, с неверно понятыми выдохами, неверно истолкованными хрипами, неясными стонами, которые мы плохо слышим, с едва разборчивым предсмертным бредом. Она извиняется за резкость – но это лишь выражение элементарного здравого смысла, спешит она добавить. Надо исполнять волю умирающих до определенного предела, уточняет она. Иначе это все равно что вступить в секту, окончательно свихнуться.

– Ты же знаешь, я люблю твою мать. Но это – нет, – говорит она. – Это не лезет ни в какие рамки. Забудь.

Когда я уже собираюсь лечь, в дверь стучат. Это Патрик. Он пришел проверить, все ли в порядке, он уходит на работу и хочет знать, не нужно ли мне что-нибудь, он может занести на обратном пути. Мне ничего не нужно, но я благодарю его. С видом одновременно жизнерадостным и грустным он как будто чего-то ждет. Я стискиваю края пеньюара у горла, а тем временем стая черных птиц бесшумно пересекает небо за его спиной.

– Что ж, Патрик, – говорю я, – вот так, я собиралась лечь, представьте себе. Мне нужно немного набраться сил, чтобы ехать в больницу.

Он улыбается мне. На миг мне кажется, что он сейчас на меня бросится, – и тут я с ужасом обнаруживаю, что накинула пеньюар с синим узором, коротенький, вместо другого с синим узором, длинного, и мало того, я еще и в одних трусиках. Я так вымотана, что открыла ему в этом наряде! Слишком поздно переодеваться, это только усугубит ситуацию, я буду выглядеть откровенно смешно, этакой испуганной девственницей или бог весть чем еще. Я быстро поправляю пояс. Если бы я не боялась не произвести на него впечатления, я бы не беспокоилась сейчас так.

Он покашливает.

– Звоните мне в любое время, не стесняйтесь, если я могу что-нибудь для вас сделать, – говорит он, запустив руку в карман пальто, и достает свой телефон, чтобы, мол, обменяться номерами, а мне на миг кажется, что он делает что-то странное.

– Вы меня сфотографировали? – спрашиваю я. – Это вы сделали, Патрик?

Он морщится, краснеет.

– Да нет же, Мишель. Конечно, нет.

– А мне кажется, что вы это сделали, Патрик. Это для фейсбука или просто для вас?

Он отрицает, мотает головой и наконец, когда я уже готова с обидой захлопнуть дверь перед его носом, открывает опцию «Фотографии», чтобы показать мне последние снимки, и я признаю, что на них не я, вернее, я, но не полуголая в дверях моего дома, а лежащая скорчившись на больничной банкетке, застигнутая первыми лучами дня, просачивающимися в окно и омывающими меня бледным светом первопричастницы.

Когда проходит первое удивление, я не могу удержаться от смеха и замечаю, что очень глупо выгляжу, когда сплю.

– Конечно, нет. Вы очень красивая.

В моем наряде реально холодно. Каждый сантиметр моей кожи вздыбился, все волоски наэлектризованы. Я еще содрогаюсь от невероятно трогательного тона, которым он сделал мне это признание. Я притихла.

Мне хочется поблагодарить его за доставленную сладкую минуту, но я сдерживаюсь, чтобы он не осмелел.

– Мы поговорим об этом в другой раз, Патрик. Я умираю от холода.

Он улыбается, прощально поднимает руку. Я закрываю дверь. Запираюсь на задвижку.

В глазок я вижу, как он идет к своей машине. И вдруг мне приходит в голову, что, когда взвешиваешь все «за» и «против», прежде чем завязать отношения, это значит, что ты ступила одной ногой в старость, – и даже двумя.

Я просыпаюсь ближе к вечеру. Еду к ней – не могу ничего разглядеть под масками, трубками, капельницами, – но и видеть особо нечего, она не шевелит и бровью. Я держу ее за руку, но не ощущаю ее присутствия. Чувствую, что она не здесь, если выразиться иначе. Мы с ней не очень ладили в здесь, если выразиться иначе. Мы с ней не очень ладили в последние несколько лет – наши отношения испортились, после того как мы расстались с Ришаром, потому что я отказалась жить с ней в одном доме, а она отчаянно этого хотела, чтобы во всем полагаться на меня, как могла полагаться на нее я в мрачные годы. Но, даже не видя ее месяц или больше, я знала, что она здесь. А теперь я не знаю, где она.