Филипп Джиан: Она

Элен Закариан. Я пишу протокол о происшествии на имя этой женщины.

– Это просто подруга, не моя подруга, – говорит он.

– Я тебя ни о чем не спрашиваю.

Я подписываю протокол и кладу его в бардачок, а он смотрит на меня слезящимися больными глазами. Разжалобившись, я улыбаюсь ему. Поднимаюсь на минутку, чтобы вызвать такси. Пока он, намочив салфетки холодной водой, делает себе компрессы, я быстро осматриваюсь и, хотя не вижу одежды или вещей, говорящих о присутствии женщины, чувствую, что женщина здесь живет или, по крайней мере, проводит некоторое время. Я даже иду дальше: она была здесь всего несколько часов назад.

Я узнаю больше от Венсана, который явно расположен поговорить со мной о новой спутнице своего отца. Он преувеличенно удивляется. Я не в курсе? Как? Пять минут назад на нем еще была желтая рубашка, темно-синие брюки и красная каскетка с вышивкой «Макдоналдс», надвинутая на глаза, а я смотрела с тротуара, как он вытирает столы, собирает подносы, точно бродяга среди руин, и мне пришлось отвернуться. Прохладный ветер веет вдоль проспекта невидимым пламенем.

Я приехала со встречи с писателем, который согласился написать сценарий по своему роману, сделав быстрый подсчет. Интересный малый, которого я решила не упускать из виду.

Если верить Венсану, они вместе уже несколько недель, и она намного моложе меня. «Я не понимаю, почему он тебе этого не сказал».

Это одновременно странно и ясно – как и для него, разумеется.

Нас разделяют два этажа. Элен Закариан работает на тридцать втором, в «Гексагоне». AV Productions – на тридцатом. Венсан думает, что мы можем договориться и вместе обедать, но мне не смешно.

Как себя чувствует Жози? Хорошо. Она огромная. Прибавила тридцать кило, может, и больше. Она уже почти не может двигаться и все время лежит перед телевизором. Коснувшись его руки, я спрашиваю, уверен ли он в себе. Он бросает на меня презрительный взгляд и отталкивает мою руку, как будто это какая-то мерзость, – вот неблагодарный, ребенок, которого я носила в себе, сделала от и до, извлекла из небытия!

Я немного злюсь, что меня держали в стороне, тем более что я этого не ожидала. Меня слегка беспокоит мысль, что Ришар может заново устроить свою жизнь.

Ох, вот я и деморализована на весь остаток дня. На всякий случай связываюсь с Анной, но отклоняю ее приглашение, узнав, что вернулся Робер – это нездоровое кривлянье, которому мы регулярно предаемся перед ней, чтобы не выдать себя, и которое, по его словам, «добавляет перчику» в нашу связь, стало теперь для меня пыткой.

Темнеет, и я пытаюсь поработать или посмотреть фильм, но машу рукой, не в силах сосредоточиться. Я выхожу. Хочу выкурить сигаретку на улице, но остаюсь у двери, и мой «ангел-хранитель» со мной. На дворе декабрь, и уже не прохладно, а впервые холодно, ночь чернильно-черная, небо совершенно чистое, тонкий лунный серпик, как стальная проволока, почти не светится. Уже поздно. Погруженные в безмолвную темноту, окрестности выглядят угрожающе. А между тем эта угроза манит, держит в напряжении, электризует в самой глубине моего существа. Да, боюсь, что я схожу с ума, боюсь, что мне хочется, чтобы он был здесь, притаился в темноте, пусть появится, пусть мы сцепимся, то-то я схвачусь с ним, изо всех моих сил, ногами, кулаками, зубами, вцеплюсь в его волосы, привяжу его голым к подоконнику. Господи, как могут возникать у меня такие жуткие мысли?

Будь я благоразумной женщиной, я бы перестала платить за квартиру матери и поселила бы ее в моем доме. Мой бухгалтер, мужчина непрезентабельной внешности с плутоватым взглядом, но всегда умеющий дать хороший совет, призывает меня смотреть в будущее с осторожностью, и это он подсказал мне эту мысль насчет квартплаты Ирен. Будь я благоразумной женщиной, я бы, наверно, на это решилась, но благоразумию здесь места нет, у меня просто не хватит больше энергии, чтобы жить с ней под одной крышей, – ни вкуса, ни терпения, ни желания. Я качаю головой. Я сознаю, что тучные годы остались позади, что наш белый хлеб мы съели весь, что следует обезопасить себя, сократить расходы, экономить и т. д., но порой лучше умереть, чем жить наполовину, в безумии и постоянном раздражении. Я говорю ему, что подумаю.

Я провела скверную ночь, перебирая в уме вчерашние события, размышляя о том, что Ришар встретил женщину, о возвращении Робера, об абсурдной парочке, которую составляют Венсан и Жози, о моих тошнотворных отношениях с матерью и о жутких картинах, которые встают в моем мозгу, когда я думаю о том, кто на меня напал. Ужасная, убийственная ночь, и даже горсть таблеток не помогла. Наступивший день мне бы хотелось начать иначе, чем с визита моего бухгалтера, который сообщает мне, что времена нынче трудные, выйдет ли Европа из кризиса – бабушка надвое сказала, будущее мрачно. Но это еще не все. Едва я успела принять аспирин, как в мой кабинет протискивается Робер и закрывает за собой дверь – осторожно, прижимая палец к губам. «Извини, Робер, но я…» Я хочу ему объяснить, что у меня полно работы и он мне мешает, но не успеваю и глазом моргнуть, как он уже стиснул меня и набрасывается на мои губы. Если я и могу сказать, что он достойный любовник, то, должна признаться, я не большая любительница его мокрых поцелуев, его манеры засовывать язык мне в рот с деликатностью закомплексованного подростка. Когда мне удается разлепить наши губы, он расстегивает ширинку и говорит, что я могу его погладить. «В таком случае встань над мусорной корзиной», – отвечаю я.