Виктор Пронин - Ворошиловский стрелок

— Я бы сам его застрелил, не думая!

— А в чем же дело? Вот в том ящике лежит хороший пистолет, — полковник выдвинул небольшой ящик в стенке и тут же снова задвинул его. — Давай, передергивай затвор и вперед.

— Но ведь можно же по направлению пули определить, откуда она прилетела?

— Выйди на балкон. Оглянись. Ты увидишь сотни, тысячи окон! Коленка вдребезги! Нет направления пули. Машину взрывом тряхнуло так, что она стала поперек дороги… А как она стояла до взрыва? Небольшой поворот корпуса, и мы получаем совсем другой дом, совсем другой адрес. Здесь надо идти иным путем… кого обидели?

— Понятия не имею!

— Что, у вас так много пострадавших, что не знаешь, на кого и подумать?

— Кто ж думал, что они такие обидчивые!

— Это самое глупое из всего, что ты сегодня произнес. Эта девочка, с которой вы позабавились… Она ведь нетронутой была? Я видел, там вся кровать в кровище… Смотреть страшно…

— Лучше бы уж посадили ребят, — Вадим был совсем убит печальными событиями.

— Да, — согласился полковник. — Может быть, для них все обернулось бы и не столь безнадежно.

— А как мне быть?

— Я же сказал — бежать. Прятаться. Скрываться. Перейти на нелегальное положение. Передвигаться по жизни короткими перебежками. От окопа к окопу. От подвала к подвалу. Ползком, на карачках, на четвереньках… Как я понимаю, теперь вся твоя жизнь пойдет на четвереньках.

Вадим молча поднялся и вышел из комнаты. Пашутин слышал, как сын прошел на кухню, как хлопнулась дверца холодильника. Когда он, догадавшись, в чем дело, бросился вдогонку, было уже поздно — Вадим допивал стакан только что открытой бутылки с водкой.

— Круто, — сказал Пашутин.

— Для храбрости, — усмехнулся Вадим.

— Водка храбрости не прибавляет, она гасит чувство опасности. И потом, ты рано начал… Храбрость понадобится тебе через неделю. В среду.

Он прошел в свою маленькую комнату и закрыл за собой дверь. Ему нужно было сосредоточиться. Годы оперативной работы, потом следовательской, служба в управлении сделали из него неплохого специалиста. Он мог достаточно надежно просчитывать положения, предугадывать действия противника. Если после первого выстрела Пашутин пребывал в некоторой растерянности, то второй выстрел, сегодняшний, сразу все поставил на свои места. Начался отстрел. И круглая дыра в заднем крыле «Опеля» и стала той последней точкой, которая и подвела итог всем сомнениям полковника.

Сколько ни думал Пашутин, сколько ни окидывал мысленным взором всех своих соседей, которых почти не знал, которых знал получше, перед его глазами неизменно возникал Иван Федорович Афонин. Последнее время старик явно сдал, и допустить, что он затеял стрельбу в собственном дворе, Пашутин не мог. Слишком многое не стыковалось.

Да, он немного поигрался словами с сыном, но с единственной целью — заставить того поверить в серьезность положения. Пашутин знал — следы все-таки остаются. И не только материальные, они остаются и в душе человека. Тот, кто дважды выстрелил в ближнего, уже не может остаться прежним, это другой человек. У него другая оценка и событий, и самого себя, и ближних. Но чтобы в шестьдесят лет решиться на стрельбу… Нужно достать человека. Если дело в этой девочке… То повод вполне убедительный.

«А сколько было в старике злости, страсти, презрения, когда он швырял деньги в лицо полковнику… Нет, его не назовешь угасшим, смирившимся… И то, что он волочит ноги, передвигаясь по двору, это не истинное его состояние. И что-то он дерзкое тогда сказал, — вспомнил Пашутин. — Что-то он тогда угрожающее выкрикнул… Открыто, с вызовом. Это была ошибка, он не должен был ни возвращать деньги, ни произносить тех гневных слов… Старик себя выдал, — подумал Пашутин. — Если это и не он, то есть весьма серьезный повод присмотреться к нему.

И потом… Что значит выстрелить на таком расстоянии и с таким результатом? Что значит взорвать бензобак… Тут нужно боевое оружие. И пуля должна быть разрывной… А это уже профессиональная работа, большие деньги…»

Знал полковник важный секрет криминальной жизни — ни одно преступление невозможно совершить, не оставив финансовых следов. Именно деньги дают самые достоверные, убедительные следы совершенного злодейства. Кто-то вернул долг или потребовал возвращения, кто-то одолжил деньги, положил на книжку, снял с книжки, оформил купчую, продал машину, купил машину… В любом случае возникает пусть слабый, пусть почти неуловимый, но резко отличающийся от всех прочих — запах денег. Это может и не дать доказательств, но путь укажет.