Виктор Пронин - Ворошиловский стрелок

— Отстреливает вас кто-то.

— Но этот стрелок… Он в нашем дворе!

— Конечно, — спокойно кивнул Пашутин.

— Кто?

— Подумай… После просмотра порнухи мысли, как мне кажется, приобретают несколько другое направление… Но ты уж поднатужься как-нибудь. Вспомни, кого обидели, поиздевались над кем… У кого могут быть основания начать такой вот крутой отстрел? Думай, дорогой, думай, — и, поднявшись со вздохом, полковник пошел умываться. Из ванной он услышал, как его сын, прокравшись к входной двери, задвинул щеколду второго замка.

В комнату полковник вернулся уже в домашних шлепанцах и в штанах на резинке. И увидел, что Вадим сидит уже не напротив окна, а у стены, так установив кресло, чтобы из окна его вообще не было видно.

— Молодец, — похвалил полковник. — Правильно сообразил. Теперь в тебя трудно будет попасть… Если он, конечно, решит стрелять в окно… Но в окно он стрелять не будет, он проявляет разнообразие… Одному ногу отстрелил, второму в бензобак бабахнул… интересно, что он для тебя приготовил?

Сидящий у стены Вадим оказался в тени, полковник не видел его горящего взгляда, не почувствовал настроения. А Вадим был в панике.

— Какой сегодня день? — спросил он.

— Сегодня? — удивился вопросу полковник. — Среда, по-моему.

— Вот именно.

— Что именно? Говори яснее! — повысил голос Пашутин. — Не понимаю я твоих намеков! Темноват! Простоват! Глуповат! Говори, я слушаю!

— С Игорем тоже случилось в среду.

— И что же из этого следует?

— И сегодня среда… И с этой шалавой… Мы в среду немного пошалили…

— Так, — полковник помолчал, глядя в окно, освещенное красным закатным светом. — Шалава она или нет, но двое из вас свое уже получили. Хорошо получили, от всей души. А ты пока еще ходишь по земле… Как я понимаю, на закуску тебя оставили, на десерт.

— Ты думаешь…

— Да! — резко сказал полковник. — Думаю. И тебе советую. Хотя бы иногда этим заниматься. Часто ты не сможешь, устаешь быстро, а иногда можно без большого вреда для здоровья.

— Что же делать? — жалобно спросил Вадим.

— Откуда мне знать… ты уже большой, умный, сообразительный. Можешь даже бабу потоптать… Если в компании да после бутылки… Бежать тебе надо. Без оглядки. И никому, понял? Никому, даже мне не говори, куда сбежал. В тайгу, в леса, на Сахалин к рыбакам… И там провести остаток жизни.

— Так уж и остаток, — проворчал Вадим.

— Да! Именно! Почти всю свою жизнь ты уже использовал… Осталось всего несколько дней… До ближайшей среды. Письма напиши близким людям, хотя я и сомневаюсь, что у тебя есть такие, позвони, попрощайся… Пора, дорогой.

— Спасибо, папа.

— Вот видишь, как хорошо получается… Дождался я наконец, папой назвал… Если так и дальше пойдет, глядишь, к среде и мать свою мамой назовешь.

— А как я ее сейчас называю?

— Старухой ты ее называешь… Мамашкой… Кормилицей… Как угодно готов назвать, только не мамой. Совестно тебе, гордость не позволяет, величие! Понял? Величие у тебя выросло в одном месте.

— В каком, интересно?

— В штанах! — Полковник подошел к окну и задернул штору. — Сегодня все-таки еще среда, — пояснил он, обернувшись к сыну. — Хотя наш друг, как я понял, делает в среду только один выстрел. Ничто ему не мешало всех вас перестрелять неделю назад. Не кровожадный, значит. Дал тебе возможность задуматься о жизни… А может быть, покаяться… Как ты считаешь?

— Послушай, ты же все-таки полковник милиции… Неужели ничего нельзя сделать?

— Готов выслушать предложения.

— Ну… — Вадим помялся. — Если действительно были выстрелы, если они были на самом деле… Можно ведь определить, откуда стреляли, из чего… Вы же всех убеждаете, что следы остаются, что их нужно только заметить…

— Дураков убеждаем, — полковник махнул рукой. — Следы остаются лишь в тех случаях, когда их оставляют. А во всех остальных случаях остаются жертвы, — он кивнул в сторону окна. — Больничные клиенты. Безногие, безрукие… Интересно, чего тебя лишат через неделю?

— Головы.

— Вряд ли… Головы у тебя никогда не было. Если я правильно понял этого человека, убивать он вас не хочет… Гуманность проявляет. Живите, дескать, как сможете… Тебе он, скорее всего, яйца оторвет.

— Как?!

— Отстрелит. Хорошим таким выстрелом… Помнишь, что у Игоря от коленки осталось? Каша. И твои яйца превратит в кашу. Еще моли бога, чтоб не промахнулся, чтоб не задел более важные органы… Хотя у тебя более важных и нет. Ты весь — придаток к собственным яйцам, — полковнику, казалось, доставляет удовольствие потоптаться по самолюбию сына. Слишком долго Вадим проявлял непокорность, непочтительность, чтобы упускать такую возможность.