Кит МакКарти - Пир плоти

— Вот здесь, справа. Мне кажется, это рваная рана, а вокруг ссадины. — Он обратился к Джонсону: — Отметьте это, пожалуйста.

— Да видел я эти царапины! — фыркнул Сайденхем. — И это ровным счетом ничего не значит — они могут быть у кого угодно, дорогой мой. Вовсе не факт, что их сделали во время изнасилования. Они могли появиться… ну… хотя бы от запора.

— Неужели? — саркастически произнес Айзенменгер, и Уортон насторожилась.

— Ну да, — нахмурился Сайденхем. — Запоры бывают даже у молодых, и нет ничего удивительного, если она испытывала боль в заднице всякий раз, когда садилась на горшок.

А возможно, запоры были результатом употребления наркотиков.

— Конечно, Чарльз, — кивнул ему Айзенменгер с улыбкой. Тем не менее он велел сфотографировать область ануса и вырезал два его образца для исследования.

Но больше всего его заинтересовал нос Никки Экснер.

— Перегородка изъязвлена, — заключил он, внимательно осмотрев ее.

Сайденхем отнесся к этому сообщению с крайним недоверием, которое не исчезло даже после того, как он с недовольным видом разглядывал перегородку секунд тридцать или сорок.

— Я вижу только, что она немного покраснела. Если вы считаете, что это важно, то, значит, она первый человек на земле, скончавшийся от обыкновенного насморка.

Однако Уортон вполголоса пробормотала ругательство, когда Айзенменгер опять распорядился запечатлеть все на пленку, занести в протокол и взять образцы тканей.

На этом внешний осмотр закончился, и Айзенменгер велел Клайву вскрыть разрезы на теле, начиная с продольного. Публика при этом начала потихоньку впадать в транс.

Клайв был хорошим специалистом и не зря гордился своим мастерством в этой отнюдь не простой области, которое здесь зачастую, по вполне понятным причинам, недооценивают. Старый морг постепенно приходил в упадок — требовалось несколько сотен фунтов, чтобы еще на какое-то время поддержать его в более или менее приличном состоянии, однако и то, что оставалось от былого совершенства этого заведения, Клайв содержал в чистоте и порядке. Инструменты всегда были идеально заточены, документация велась весьма и весьма аккуратно. С такой же ответственностью Клайв относился и к обработке трупов. Ему удавалось восстановить голову человека, раздробленную винтовочной пулей или раздавленную колесами грузовика так, что родные, после того как тело несчастного проходило через руки Клайва, узнавали погибшего. Когда же Клайв зашивал тело после вскрытия, он бдительно следил за тем, чтобы ни одна из внутриполостных жидкостей не вытекла наружу. И в результате при вытягивании нити во время повторной аутопсии с нее свисали кусочки мяса, напоминавшие свиной фарш. Тело при этом дергалось и слегка подпрыгивало, иной раз даже извивалось, как бы пускаясь в пляс, мало похожий на танец живого человека и оттого еще более жуткий.

Но все это были цветочки по сравнению с тем, что открылось взгляду, когда шнуровка оказалась наконец удаленной.

Нетронутое человеческое тело при вскрытии демонстрирует, как точно, разумно и экономно устроил его Господь: разнообразные органы, отличающиеся по форме и окраске, упакованы столь искусно, что если зритель и не назовет эту картину красивой (за исключением, может быть, Гудпастчера), то не восхититься ею не сможет. И даже когда тело больше не функционирует, оно продолжает хранить свою форму.

Однако это справедливо лишь в отношении тела, внутренностей которого еще не касалась рука человека. То же, которое вскрывают повторно, утрачивает не только свои функции, но и форму. Весь божественный план летит кувырком. Органы сдвинуты с мест, удалены или искромсаны ножом патологоанатома. И никакой доктор, естественно, не станет после вскрытия заниматься столь бессмысленным занятием, как восстановление божественного внутреннего устройства человека. Удаленные органы, достигшие совершенства в ходе миллионнолетней эволюции, складываются вместе сперва в контейнер из нержавеющей стали, а затем в полиэтиленовый мешок, который просто как попало запихивается в брюшную полость.

Именно такой мешок и вытащил Клайв из тела Никки Экснер. Он был завязан, и его бесформенное содержимое, плававшее в красной жидкости, на ярком свету ясно просвечивало сквозь полупрозрачные стенки.

Первым не выдержал Уилсон. Лицо его побледнело, он издал какой-то нечленораздельный тоскливый звук, бросил томный взгляд на Уортон и, стараясь сохранить достоинство, но тем не менее целеустремленно, направился к выходу. Айзенменгер поднял голову на шум его шагов и, увидев расширившиеся и ставшие от этого еще более зелеными глаза Елены, улыбнулся ей. Девушка выдавила из себя ответную улыбку, но эта улыбка больше походила на оскал мыши, пробирающейся по кошачьей территории. Уортон прислонилась к стене и приняла скучающий вид, но на самом деле внимательно наблюдала за всеми действиями Айзенменгера, и вокруг ее рта пролегла тревожная складка.