Алла Дымовская - Мирянин

– Э-ге-гей! – Наверное, чтобы показать свои успехи.

Однако прочий иностранный народ, кроме нас присутствовавший на обзорной площадке, воспринял вопли Талдыкина как ни странно с энтузиазмом. И несколько парочек, в свою очередь, завопили: «Э-ге-гей!» Юрасик тут же принял столь высокомерный вид, будто только что выиграл гран-при на конкурсе молодых талантов.

А Ливадин посмотрел неодобрительно. Мол, чего голосишь, придурок. У Тошки это с детства, он не любил никогда проявлять излишнюю чувствительность на людях. Все его страсти обычно кипели внутри него и только в чрезвычайных случаях с огромной силой взрывающегося парового котла выплескивались наружу. Сейчас я видел, что Юрасик своими щенячьими восторгами сильно раздражал Антона. Настолько, что Наташа потихоньку взяла мужа за руку, наверное, предостерегая его от лишних слов в адрес Талдыкина. Это вообще-то соответствовало моим планам, чтобы тлеющий огонек неприязни к Юрасику ни в коем случае в Антоне не угас. Но одно было не слишком приятно и мне тоже. Наташа как-то чрезмерно трепетно и нежно обхаживала сегодня своего Ливадина. Как-то слишком. Вы скажете, она была его женой, и чего же тут удивительного. Но мне не нравилось, и все тут. Мне казалось, с моей стороны, конечно, Наташа будто прощалась с ним, будто зная – им недолго осталось вместе, ловила последние часы и минуты их отношений. Ничего подобного она, само собой, знать не могла, но если в человеке существует какое-то подобие животной интуиции на несчастья, то это было, наверное, именно такое ощущение. И это нарушило бесповоротно весь баланс нашей прогулки. Я рассчитывал, что наше автомобильное путешествие по местным достопримечательностям сложится как отдых стихий перед грядущей бурей, то есть абсолютное затишье, во время которого я и вместе со мной Талдыкин соберемся с силами, чтобы совершить то, что мы и должны были совершить. Я репетировал про себя, вспоминая читанные мною прежде военные мемуары, как наиболее умиротворенная обстановка способствует следующей за ней решительной атаке, и вот меня, что называется, ждал полный облом, говоря современным языком. Не вышло мудрого затишья, не вышло и покоя. Ситуация чем далее, тем более напоминала мне дурной сон. Из тех кошмаров, которые снятся накануне важных событий и тем самым лишают вас нужных сил в предстоящем. Как если бы в ночь перед экзаменами вам вместо девушек и мороженого или, на худой конец, пустой черноты, приснилось бы в жутком кошмаре, что вы получили двойку. Со мной однажды произошел похожий случай, и вместо законной пятерки по политической экономии я схлопотал «неуд». А все оттого, что под впечатлением гадости, снившейся мне ночь напролет, я словно подавился языком и одновременно получил паралич правой руки. И ничегошеньки не написал из билета и не выдавил из себя даже полсловечка устно. А ведь знал предмет, если не назубок, то вполне достаточно, чтобы сдать на «отлично» непрофильную дисциплину.

Наше присутствие на горе отдавало сюрреализмом, хоть плач, хоть кричи. И горный пейзаж тут был совершенно ни при чем. Обычный, красивый вид на ландшафт, а еще порт и океан, колеблющиеся в дымчатой дали. К тому же вокруг и мимо нас слонялись и другие туристы, даже во множестве, плюс торговцы сувенирами, щебечущие экскурсоводы, резвящиеся детишки и несколько симпатичных собак на поводках. Так что в самой обстановке сюрреализмом даже не пахло. Но он был, причем я чувствовал его настолько серьезно, что каждое мгновение ждал: действительный и нормальный мир вот-вот обрушится, как песчаная крепость, и мы все окажемся по ту сторону добра и зла. Нам вчетвером было здесь не место. Я чувствовал – мы с Талдыкиным так же нелепы, как палачи, прогуливающиеся перед казнью в обществе своих завтрашних клиентов и при этом еще обсуждающие вслух обеденное меню. От этого воздух гудел, и звенело в моих ушах, а сердце сжималось нехорошо. Один Талдыкин был весел, счастливый, этакий толстокожий свин – радость жизни в ее чистом виде. Он был уверен: я решил за него все его проблемы и принял все грехи, и теперь он может слепо исполнять приказы и не думать ни о чем плохом. Он опять кричал свое «Э-ге-гей!». Теперь уже на бис перед публикой. И лучше его было бы увести прочь или попросить заткнуться. Потому что Тошкино лицо уже обрело цвета раскаленной стали, и с минуты на минуту он должен был взорваться ссорой. Я спешно направился к Талдыкину.

– Юрий Петрович, закругляйся, – тихо посоветовал я бестолковому Юрасику.