Алла Дымовская - Мирянин

– Ну откуда у меня миллион, сама подумай? И что хорошего Талдыкин может от меня ждать? – нервно рассмеялся я. Ненужный был этот разговор, но что поделаешь.

– А я и не говорю, что он ждет хорошего. Потому что хорошее ждут радостно. А Юрасик сам на себя не похож, будто его подменили.

Тут я не мог с ней не согласиться. Я уже упоминал раньше, что Талдыкина постигли сильные перемены, и Наташа, конечно же, не могла этого не заметить. Не только вдруг нашедший на Юрасю стих аккуратности, но и кое-что еще перевернулось в его сущности. Он в какой-то роковой для себя момент перестал быть матерым серым волком, а скорее теперь напоминал Маугли в индийских джунглях. Маугли, уже изгнанного из стаи и позабывшего прежний язык, и в немом изумлении отныне взирающего на родной лес, который в одночасье стал загадочным и смертельно опасным. И в этом лесу ему, конечно, очень нужен был проводник, так что я добровольно состоял при нем в сомнительной роли души поэта Вергилия при его коллеге Данте.

– А что ты хочешь? Его девушка погибла, корыстная жена устроила капкан. Любой бы на его месте расстроился, – ответил я необязательными, стерильными фразами.

– Еще и Олеся, – ни с того ни с сего напомнила Наташа.

– Олеся тут при чем? – Только мне не хватало ее догадок по этому поводу.

– Все-таки они дружили немного. Неприятно, наверное, когда ты гуляешь за бутылкой и после вдруг узнаешь, что по соседству твой знакомый как раз в это время покончил с собой.

– Да, неприятно, разумеется. И Олесю очень жаль. Но это ведь не повод поверить в наступление конца света. – Если Наташе угодно поминать Крапивницкую в этом смысле, что же, я не против.

– Ты, кстати, тоже гулял в ту ночь с Талдыкиным. А с тебя как с гуся вода. – Она сказала это столь обычно без всякого выражения, что мне стало не по себе.

– Наташа, ты меня в чем-то хочешь обвинить? Но я не ясновидящий и не умею зреть сквозь стены. Мне жаль Олесю, я уже сказал тебе, – мне поневоле пришлось говорить куда жестче, чем я того хотел, – но каждый волен в своей жизни сам. И сам решает, как с ней, с этой жизнью, поступить. Не хватало еще, чтобы ты подумала, будто я подбивал Олесю на самоубийство!

– Нет, конечно. Я так не думаю. Но, пожалуйста, не делай больше ничего! – И тут она зарыдала. Именно так, зарыдала, без слез и всхлипов, заревела будто умирающее животное. (Сказать, что со мной приключился легкий паралич от неожиданности, значит сильно преуменьшить мои чувства.) – Ты не понимаешь! Не понимаешь, а будет беда!

– Погоди, не надо, не надо так… – Я растерялся и принялся ее утешать, одной рукой взял за плечо, другой погладил по мокрым волосам. И конечно, соскользнул с дурацкого камня, ушел с головой под воду. А когда вынырнул и отдышался, она только посмотрела на меня с бессловесной мольбой. Не очень долго.

– Ты пойми, мой Ливадин и так на взводе. У него чутье, как у хищника на кровь. А тут пень стоеросовый, Талдыкин, через весь отель прется с пакетом из Ювелирторга. Это я образно говорю. – Наташа даже пошутила. Видимо, мое неловкое падение с камня несколько сбило ее с трагического лада. – Юрасик будет как та соломинка, что не вынес верблюд. Не знаю, что случится, если Тошка все узнает.

– Ты же уверяла меня не далее как неделю назад, что все будет крайне пристойно, – напомнил я Наташе наш разговор под развесистым платаном.

– Это я тогда говорила. А теперь я боюсь! – Наташа схватила меня за руку – так сильно, что я чуть не вскрикнул от боли. У нее были очень острые ногти. – Я боюсь!!!

– Не надо. Все будет хорошо. Я обещаю тебе, что очень скоро все будет хорошо! – И я обещал ей чистейшую правду.

– Пожалуйста, Леша, не делай ничего! – опять завела свое Наташа. – Оставь все как есть!

– А я ничего и не делаю. И что я могу? Ты говоришь загадками и ждешь от меня каких-то ответов, а я не знаю, что сказать. – Мне сейчас определенно казалось, что Наташа сама не ведает, даже приблизительно, чего именно просит у меня. Это были одни только чувства или скорее предчувствия. И они вызывали у нее страх. Кстати говоря, совершенно напрасно. Я же обещал ей, что все будет хорошо. И намеревался свое слово сдержать.

Наташа все держалась за меня, мы балансировали с трудом на склизких, острых обломках скал, и она все повторяла, будто в трансе:

– Пожалуйста, не надо! Не делай ничего, Леша, пожалуйста, не надо!

А я все успокаивал ее одной и той же фразой, что все будет непременно хорошо. Так мы и играли эту заезженную пластинку минут пять. Пока Наташа в самом деле не успокоилась.