Майкл Роботэм - Подозреваемый

Джок протягивает мне стакан апельсинового сока, и мы сидим в молчании, уставившись на кофеварку.

– Я могу позвонить ей от тебя, – предлагает он.

Я мотаю головой.

– Я мог бы рассказать ей, как ты слоняешься по квартире… бесполезный… потерянный… брошенный…

– Это ничего не изменит.

Он спрашивает о ссоре. Он хочет узнать, что именно ее расстроило. Арест, заголовки в газетах или тот факт, что я ей солгал?

– Ложь.

– Так я и думал.

Он все наседает на меня, желая узнать подробности. Я, в общем-то, не хочу к этому возвращаться, но вся история выплывает наружу, пока стынет мой кофе. Возможно, Джок поможет мне как-то осмыслить все это.

Когда я дохожу до описания того, как увидел тело Кэтрин в морге, я внезапно понимаю, что он мог ее знать. Он знал гораздо больше медсестер в Марсдене, чем я.

– Да, я думал об этом, – говорит он, – но фотографии в газетах ни о чем мне не напомнили. Полицейские хотели узнать, был ли ты со мной в ночь ее смерти, – добавляет он.

– Извини.

– А где ты был?

Я пожимаю плечами.

– Тогда это правда. Делишки на стороне.

– Это совсем не то.

– Это всегда не то, сынок.

Джок ведет себя, словно школьник, желающий знать «пикантные подробности». Я отказываюсь подыгрывать ему, и он хмурится.

– Так почему же ты не сказал в полиции, где ты был?

– Я предпочел бы не говорить.

На его лицо набегает рассеянность. Он больше не наседает на меня. Меняет курс и укоряет меня за то, что я с ним не поговорил раньше. Если я хотел, чтобы он обеспечил мое алиби, надо было по крайней мере сказать ему.

– Что, если бы меня спросила Джулиана? Я мог бы подыграть. И я мог бы сказать полицейским, что ты был со мной, вместо того чтобы топить тебя.

– Ты сказал правду.

– Я бы солгал ради тебя.

– А что, если я ее действительно убил?

– Я бы все равно солгал ради тебя. И ты бы сделал то же самое для меня.

Я качаю головой.

– Я не стал бы лгать ради тебя, если бы думал, что ты кого-то убил.

Он встречается со мной глазами и не отводит взгляда. Затем смеется и пожимает плечами:

– Кто знает!

В офисе я прохожу через фойе, сознавая, что охранники и секретарь смотрят на меня. Поднимаюсь на лифте наверх и застаю Мину за столом в пустой приемной.

– А где все?

– Они отменили сеансы.

– Все?

Я перегибаюсь через стол и читаю расписание приема на сегодня. Все имена перечеркнуты красной линией. Кроме имени Бобби Морана.

Мина все еще говорит:

– У мистера Лилли умерла мать. У Ханны Бэрримор грипп. Зоя сидит с племянниками… – Я знаю, что она пытается утешить меня.

Я указываю на имя Бобби и прошу вычеркнуть и его.

– Он не звонил.

– Поверьте мне на слово.

Несмотря на искренние старания Мины прибраться, в моем кабинете все еще беспорядок. Повсюду следы полицейского обыска, включая тонкий слой порошка, который они использовали для снятия отпечатков пальцев.

– Они не взяли ни одной папки, но некоторые переставили.

Я прошу ее не беспокоиться. Мои заметки теряют всякий смысл, если у меня больше нет пациентов. Она стоит в дверях и пытается придумать, что бы сказать позитивного.

– Я доставила вам неприятности?

– В каком смысле?

– Эта девушка, которая искала работу… та, которую убили… Мне стоило поступить с ней иначе?

– Конечно нет.

– Вы знали ее?

– Да.

– Примите мои соболезнования.

Впервые кто-то допустил мысль, что смерть Кэтрин могла огорчить меня. Все остальные вели себя так, словно у меня нет никаких чувств. Возможно, они думают, что я обладаю особым пониманием скорби или умею ее контролировать. Если так, то они ошибаются. Мои обязанности заключаются в том, чтобы понимать пациентов. Я узнаю об их самых глубоких страхах и тайнах. Профессиональное отношение превращается в личное. По-другому быть не может.

Я расспрашиваю Мину о Кэтрин. Как звучал ее голос по телефону? Она говорила обо мне? Полицейские забрали ее письма и анкеты, но у Мины осталась копия ее автобиографии.

Она приносит ее мне, и я смотрю на обложку и первую страницу. Проблема автобиографий в том, что они не говорят о человеке почти ничего важного. Школы, результаты экзаменов, профессиональное образование, опыт работы – ничто из этого не приоткрывает индивидуальности или темперамента. Это все равно что пытаться определить рост человека по цвету волос.

Едва я заканчиваю чтение, звонит телефон. В надежде, что это Джулиана, я беру трубку раньше Мины. Голос в трубке взрывается, словно шторм в десять баллов. Эдди Баррет выступает с цветастой обличительной речью. Его воображение особенно разыгрывается, когда дело доходит до описания возможного применения моего докторского аттестата в связи с сокращением производства туалетной бумаги.