Дэвид Хьюсон - Вилла загадок

Перед глазами Терезы поплыл розовый туман. Она вытащила свое полицейское удостоверение и, надеясь, что печать городской полиции произведет должное впечатление, помахала им перед грузчиком:

– Нет, задница, это ты иди!..

Китаец вполголоса что-то прошипел (к счастью, Тереза не понимала кантонского диалекта), затем медленно забрался в фургон и завел двигатель.

Загадка все еще витала перед ней – серая, бесформенная загадка. Было ли ее собственное присутствие на месте проведения раскопок всего лишь ужасным совпадением? Собиралась ли Барбара в любом случае убрать профессора – возможно, она все время видела его в дурных снах и лишь хотела добавить в свой список единственного свидетеля? Или же Кирк позвонил ей, сообщив, что кто-то рыщет вокруг и задает неприятные вопросы, и был в такой панике, что она решила навсегда заткнуть ему рот? Может, менады именно так и поступают? Избавляются от бога, утратившего свой блеск? Или же Кирк звонил кому-то еще, кому-то, знавшему Барбару Мартелли и то, что она в свое время стала менадой. И этот третий распорядился: "Давай, девочка, мочи его и не забудь избавиться от болтающихся на линии огня чересчур любопытных патологоанатомов".

Этого они никогда не узнают. Первое, что проверили полицейские, – это записи телефонных разговоров (она спрашивала об этом сегодня утром), но так и не выяснили, кому звонил Кирк. На древней телефонной трубке Кирка не было кнопки дозвона, а телефонная компания не ведет учета местных звонков.

Она начала думать как детектив, и это ее испугало. Эти навыки таились во мгле, в укромных уголках сознания, и Тереза их всегда избегала. По правде говоря, такие мысли ее пугали. Вот почему она расплакалась перед совершенно незнакомой женщиной, вот почему ей потребовались добрых пятнадцать минут на то, чтобы хоть как-то прийти в себя. Это да еще поганый вирус, борющийся в ее крови с двумя стопками "Гленморанджи". Жизнь стала бы гораздо легче, если бы мертвые могли возвращаться, хотя бы ненадолго, и говорить. Она бы подъехала к моргу, посмотрела на мумифицированный труп, бывший когда-то Элеанор Джеймисон, и попросила: "Расскажи обо всем Терезе, душенька. Сбрось тяжесть со своей коричневой груди".

Тем не менее этот труп все же заговорил. "Не все умирает", – сказал он. И Сюзи Джулиус с ее фатальной внешностью привела в действие некий процесс. Причина и следствие не считаются со смертью.

Белый фургон сполз с тротуара и покатил к видневшейся в конце улицы приземистой громаде Колизея. Новенький желтый "фиат" Терезы Лупо, только что выданный ей страховой компанией и уже в нескольких местах поцарапанный, остался стоять посреди улицы. Сзади послышались гудки.

Опустив окошко, она крикнула висевшему у нее на хвосте мерзавцу:

– Ты что, не видишь, что я думаю, идиот?

Затем она мягко тронула машину с места и двинулась по виа деи Серпенти, пытаясь привести свои мысли в порядок.

Войдя в подвал, где еще недавно сидел Беньямино Верчильо, она словно зажала руками уши, словно убежала от всего и нашла забвение в прохладном напитке. Она так часто все это видела: склонившуюся над трупом бригаду патологоанатомов, ожидающих указаний; людей из группы по осмотру места происшествия в их белых комбинезонах, прочесывающих помещение в поисках информации. И стоящего на заднем плане, на сей раз в обществе женщины из ДИА, Фальконе, который грозно смотрит и допрашивает Ника Косту и Перони, недовольный, неразговорчивый.

– А ты где была? – переключился на нее инспектор. – На тот случай, если ты не заметила, здесь есть кое-какая работа.

Она почтительно подняла руки и смиренно сказала:

– Извини. Тебе совсем не обязательно спрашивать, как я себя чувствую. Хотя в последнее время меня постоянно пытаются убить.

– Ты нам нужна, – смягчился Фальконе.

– Принимаю это в качестве извинения, хотя хватило бы и одного "прости". Кстати, как там дела с пропавшей девочкой?

– Что?

– С девочкой.

Фальконе мрачно на нее уставился:

– Живых предоставь нам.

Она взглянула на тело. За прошедшие годы их было так много – словно они сходили с конвейера. Теперь что-то изменилось. Когда Тереза Лупо смотрела на этот труп, сознание начинало профессионально его оценивать и в то же время в душе все громче звучал мятежный голос, в конце концов заглушивший все: трудные вопросы, напряжение и страх.

– Я не могу больше этим заниматься, – пробормотала Тереза, не зная, кто это говорит – она сама или мятежный голос. А может, это одно и то же?