Дэвид Хьюсон - Вилла загадок

– Больше так не делай, – прошептала она. И добавила: – Сначала спроси разрешения.

– Что еще?

– А ничего. Пока лаборатория не выдаст результаты по ДНК, – улыбнулась она. – Мики Нери у нас уже на учете. Два года назад его обвиняли в изнасиловании, но дело почему-то не дошло до суда. Сейчас все это, возможно, уже лежит у меня на столе.

– Хвала Иисусу! – просиял Джанни Перони.

– Даже не думай снова меня целовать, – предупредила она. – Еще слишком рано. Иди и найди мне Ника, ясно?

– Ага, – кивнул он. – Можешь не сомневаться.

Остановившись, он взглянул на дорогу. Улицу, направляясь к полицейскому участку, переходил высокий человек. Это был Верджил Уоллис. Полы кожаного пальто хлопали его по голеням.

– Два чуда сразу, – пробормотал Перони. – Наверное, все-таки Бог есть.

Ник Коста очнулся на большой старинной двуспальной кровати, в холодном и пыльном помещении. Воняло сыростью. Единственная лампочка отбрасывала на пол круг золотистого света. Голова болела. Осторожно ощупав шишку на затылке, Коста сел, свесив ноги с кровати и пытаясь понять, что происходит. Его пиджак валялся на полу. Коста его поднял. Мобильный телефон все еще лежал в кармане, но проку от него не было – слишком глубока каменная толща. Пистолет исчез. Стояла полная тишина.

Он встал, на минуту замер, выждав, пока утихнет боль в затылке, и обошел комнату. Это помещение вполне мог использовать Рандольф Кирк – как в профессиональных целях, так и для своего личного удовольствия. На стенах виднелись росписи – старые, грубые, за многие столетия ни разу не подвергавшиеся реставрации. Коста смотрел на образы, которые, как и в Остии, составляли непрерывный сюжет. Это была все та же тема, виденная им в подземелье на побережье, – церемония инициации. Молодую девушку, скорее удивленную, чем испуганную, проводили сквозь толпу гуляк, большая часть которых представала в нечеловеческом образе.

Обходя комнату, Коста обнаружил, что эти росписи несколько отличаются от первых. Здесь изнасилование больше походило на совращение. Девушка казалась пассивной, даже согласной, с ясным, проницательным взглядом, по ее лицу скользила тень удовольствия. Было здесь изображено и ее совокупление с богом – она застыла в его мощных руках, глаза закрыты, губы приоткрыты в экстазе, – но на сей раз это не было концом саги. Данная сцена располагалась в середине фриза, и за ней следовала некая разнузданная оргия, в которой девушка участвовала вполне добровольно, с бесстрастной отстраненностью наблюдая драки и совокупления, спортивные схватки и кровавые акты насилия. В последней сцене она снова становилась центральной фигурой – стояла перед съежившимся от страха богом, который теперь был привязан к столбу. Кроме веревок, его держали за руки две прислужницы. Девушка целилась ножом в его правый глаз, косички на голове были пропитаны кровью. Изо рта вырывался молчаливый крик. Девушка смеялась безумным смехом, и Коста сразу вспомнил о Рандольфе Кирке, убитом в своем грязном кабинете точно такой же менадой, охваченной жаждой мести за какое-то неизвестное, необъяснимое преступление. Каким таинственным образом бог утратил свое могущество? Может, она теперь стала важнее его? Или же это последний акт некой необъяснимой драмы, в которой каждый участник, мужчина или женщина, человек или мифический персонаж, доходит в своем неистовстве до крайних пределов воображения?

Простое объяснение – что, дескать, бог и соответственно Кирк и его сообщники эксплуатируют этих женщин – здесь явно не годилось. Как понял Коста, обе стороны получали некое вознаграждение, а если по каким-то причинам условия сделки не соблюдались, начиналось мщение.

Он с трудом заставил себя оторваться от рисунков, которые оказывали на него гипнотическое, откровенно эротическое воздействие, мешая думать. Глаза Косты привыкли к темноте. Осмотрев углы, он обнаружил дверь, плохо видную в тени, и коснулся ее поверхности: старая, грубая древесина. Дверь была заперта, но, подергав за ручку, он услышал с другой стороны удивленный женский возглас.

Он вспомнил прошлую ночь, когда светлая головка исчезла в глотке пещеры и затем многократно повторилась на фотографиях, покрывавших стены центрального зала. Коста наклонился к дверной щели – створ был неплотно пригнан – и попытался в нее заглянуть. С другой стороны горел свет и царил такой же полумрак, как и в его комнате.

– Сюзи... – прошептал он через щель.