Стюарт Коэн - Семнадцать каменных ангелов

– Он мой главный контакт в полиции. По мне, – она вспомнила его меланхолическую улыбку, – он кажется очень порядочным. Думаете, я могу надеяться, что он доведет расследование до конца?

– Надеяться на него? – Рикардо качнул головой влево, потом вправо. – Вы можете полагаться на него до тех пор, пока на него полагаться будет нельзя. Он же полиция. – Он задумался, хотел что-то предложить, но мотнул головой. – Нет, – пробормотал он, – с ним я вас связать не могу.

– С кем?

Он глубоко вздохнул:

– Я знаю одного, он своего рода эксперт по полиции в Сан-Хусто. Он знает о вашем Фортунато все на свете. Но должен сказать прямо, он преступник и знается с полицией по тюремной линии.

– Вы знакомы с ним по своим расследованиям?

– Нет. – Рикардо нервно почесал нос. – Я знаю его по Ejercito Revolucionario del Pueblo [54] Народно-революционная армия (исп.). по семидесятым. – В первый раз Рикардо говорил серьезно. – Это была наша последняя революционная мечта. Потом я очнулся и на восемь лет ушел в эмиграцию. Занимался я в основном информационной работой, издавал «Красную звезду». Но этот muchacho, нет. Это был настоящий боец. Очень смелый. Очень опасный, – повторил он с благоговением к прошлому. – Он уничтожил кучу фашистов. Когда ERP похитила и предала революционному суду генерала Лопеса, казнил его Качо. Не смотрите на меня так. Лопес был hijo de puta. Убийца. Палач. Вор. Он заслуживал смерти. Но убить беззащитного глазом не моргнув… – Он тряхнул головой, тяжело вздохнул. – Muy pesado. Очень трудно. – Беренски вздрогнул, и в голосе у него послышалась горестная нотка, как будто он стыдился своих воспоминаний. – Но это не прошло для него, да и для всех даром. Убили его младшего брата, подростка, не имевшего никакого отношения к политике. Убили его жену. Самого Качо схватили, пытали… И между нами, кто вышел живым из этой войны, пробежала кошка, потому что теперь он работает с теми самыми людьми, против которых мы воевали. – Он покачал головой. – Не знаю. Из этой войны некоторые вышли как ни в чем не бывало, а некоторые не выдержали и сломались. Качо сломался.

– Но вы познакомите меня с ним?

Журналист кивнул:

– Bueno. Между нами, Качо и мной, все очень сложно. Иногда он дает мне информацию. Но в то же время ведет себя очень неприязненно. Озлобленно. Думаю, нам обоим бывает неприятно встречаться. – Он покачал головой, уставившись в стол перед собой. – Человека согнули.

Проходя через пропахший застоявшимся дымом зал «Ла Глории», где он должен был встретиться с Шефом Бианко, Фортунато изо всех сил старался излучать оптимизм. Бианко только что посетил парикмахерскую, и светлые волосы на его голове были аккуратно подбриты. Нагнувшись поцеловаться с Шефом, Фортунато почувствовал запах сиреневой воды, которой парикмахер явно не пожалел. С облегчением Фортунато отметил про себя, что Бианко не взял с собой тех обезьян.

– Tanguero!

– Присаживайся, Мигель. Присаживайся!

На столе уже имелся маленький поднос, заваленный орешками и оливками, рядом с подносом стоял литр пива, и Фортунато обратил внимание на вдавленные в пепельницу два сигаретных окурка. По радио напевал свою версию «Морской волны» Хулио Coca, и Шеф, когда они уселись, несколько секунд вслушивался в мелодию, словно ожидая услышать что-то давно забытое и милое сердцу. Наконец он недовольно сморщился.

– Никогда не любил Хулио Coca, – произнес Шеф. – Слишком уж он слащавый.

Фортунато сморщил нос.

– Он для женщин, – проговорил он, потом подумал: «Лучше сказать, он был для женщин».

Красивый голос, заполнявший погруженное в полутьму пространство бара, записали тридцать пять лет тому назад. Марсела была жаркой поклонницей Хулио Coca. Он любил прикидываться, будто ревнует ее к Coca с его элегантным костюмом и лихой прической, каким певца изображали на обложках его альбомов. «Хулио! Хулио! – любила она поддразнивать Фортунато. – Все. Ухожу от тебя к Хулио».

Шеф продолжал:

– Взять кого-нибудь еще, скажем El Polaco , [55] Поляк (исп.) – прозвище певца танго Роберто Гойенече (1926–1944). он будет петь ту же самую песню, и вы почувствуете аромат виски, вообще целый букет разных ощущений. Это… – он повел рукой вокруг, показывая на висевшее в одряхлевшем помещении бара облако табачного дыма, – это же наша колыбель.

Фортунато ничего не сказал, он продолжал думать о Марселе.

– Ладно, – переключился на другую тему Шеф, – как там дела с этой гринго?