Жан-Кристоф Гранже - Мизерере

Вот дерьмо. Ему были знакомы эти произведения, и при одной мысли о них его уже выворачивало. Он сосредоточился на именах и датах, чтобы отвлечься от звучавшей в голове навязчивой музыки. В течение почти двадцати лет Гетц дирижировал восемью разными хорами, по шесть-семь лет каждым.

Волокин переписал в блокнот названия приходов, из которых четыре были ему уже известны, и обзвонил одного за другим всех священников.

Семь из восьми взяли трубку. Заспанные священники или ризничие, не понимавшие, что происходит. Волокин предупреждал их: пусть приготовят свои архивы, потому что он сейчас подъедет, и ему совсем не до шуток. Он занят расследованием тройного убийства.

Он ехал через Париж в машине Касдана. Врывался в ризницу. Просматривал архивы хора. Как правило, реестры были в порядке, и он без труда находил списки детей, певших под управлением Гетца, и координаты их родителей.

И звонил им. Посреди ночи. Совершенно незаконно. Он не имел права вести это расследование и тем более досаждать людям посреди ночи, к тому же в канун воскресенья 24 декабря. Но все зависело от его силы убеждения в момент контакта.

Выглядело это примерно так:

— Капитан полиции Седрик Волокин, отдел по защите прав несовершеннолетних.

— Что?

— Полиция, месье. Просыпайтесь.

— Это розыгрыш?

Гнусавый, заспанный голос. Воло шел напролом:

— Хотите узнать мой регистрационный номер?

— Но ведь сейчас ночь!

— Ваш сын действительно пел в хоре в Нотр-Дам-дю-Розер в девяносто пятом году?

— Ну… да. В общем, кажется… Я… А в чем дело?

— Он по-прежнему живет с вами?

— Э-э-э, нет. Не понимаю…

— Можете дать мне его новые координаты?

— Да что происходит?

— Не беспокойтесь. Просто небольшая проблема с тогдашним регентом.

— Что за проблема?

— Его убили.

— Но мой сын…

Именно в этот миг Воло повышал голос:

— Вы дадите мне его координаты или предпочитаете, чтобы я приехал за вами?

Как правило, он получал номер телефона в ту же минуту. И звонил бывшему хористу. Чтобы снова услышать сонный голос и невнятные ответы. Мальчишки, ставшие взрослыми, ничего не могли припомнить. Пришлось перетрясти три прихода, сделать около сорока звонков, подкрепиться в «Маке» на площади Клиши, который работал в два часа ночи, прежде чем удалось нащупать кое-что серьезное. В церкви Святого Иакова на улице О-Па в Пятом округе.

Воло дозвонился родителям Режиса Мазуайе в три сорок ночи. Поартачившись, отец, простой рабочий с характерной речью, раскололся. В 1989 году его сын, певчий-виртуоз, исполнил сольную партию для диска «Мизерере», записанного в церкви Святого Евстахия в Сен-Жермен-ан-Лэ.

Сейчас ему двадцать девять лет, он открыл автомастерскую в Женвилье. Там и работает, и живет.

Волокин набрал номер. Его ждал сюрприз. После второго звонка ему ответил бодрый незаспанный голос. Без всякого предисловия полицейский спросил:

— Вы не спали?

— Я ранняя пташка. Да и работы поднакопилось.

Русский представился и стал задавать вопросы, готовый услышать в ответ все то же бессвязное бормотанье. Но Режис Мазуайе помнил все до мельчайших подробностей. Воло догадывался, что механик страстно увлекался пением, а записанный под руководством Гетца диск стал одной из вершин его жизни. Мазуайе спросил:

— Что случилось с месье Гетцем? У него неприятности?

Воло выдержал паузу. Похоронным голосом сообщил печальную новость. Повисло молчание. Очевидно, в голове его собеседника столкнулись две эпохи: волнующее прошлое и настоящее, полное ужаса и насилия, которое перечеркивало светлое воспоминание.

— Как… Я хочу сказать, как его убили?

— Избавлю вас от подробностей. Расскажите мне о нем. О его поведении.

— Мы были очень близки.

— Насколько?

Тот тихо рассмеялся в ответ.

— Не так, как вы думаете, капитан. Ведь вы, легавые, видите зло повсюду…

Воло стиснул зубы, чтобы не ответить, что зло действительно вездесуще. Но вместо этого приказал:

— Опишите мне ваши отношения.

— Месье Гетц доверял мне.

— Почему?

— Потому что он заботился обо мне. Он думал, что как певец я могу далеко пойти. Только надо спешить. Время было на исходе. Мне уже исполнилось двенадцать лет. До ломки оставался год или два.

— Он казался вам обеспокоенным?

— Пожалуй, да.

— В восемьдесят девятом году?

Волокин задал вопрос наудачу. Тем больше он удивился, попав в яблочко.

— Иногда, — продолжал Мазуайе, — мы с ним по вечерам задерживались, чтобы порепетировать, и я чувствовал его тревогу. У меня сохранилось это ощущение напряженности. Впрочем, я знал, чего он боится.