Уилбур Смит - Лучший из лучших

– Ральф!

– Ты проиграл то, что принадлежало не только тебе, но и всем нам!

– Ты пьян, – ровным голосом сказал Зуга.

– Все эти годы я верил твоим обещаниям! «Ральф, мы пойдем на север! – передразнил он. – Ты получишь свою долю. Нас ждет целая страна, Ральф, она будет и твоей тоже».

– Еще не все потеряно… У меня осталась концессия. Когда мы вернемся в Кейптаун…

– Ты! Ты вернешься, а не я, – со злостью заявил Ральф. – Иди, лелей старческие мечты, меня от них уже тошнит!

– Не смей разговаривать со мной таким тоном.

– А вот и посмею! Ей-богу, это не единственное, на что я осмеливаюсь! Я осмеливаюсь сделать то, что тебе не под силу или чего ты боишься…

– Щенок! Наглый, глупый щенок!

– Беззубый старый пес!

Зуга резко перегнулся через стол. Ладонь с треском пистолетного выстрела ударила Ральфа по лицу. От пощечины голова юноши мотнулась назад. Ральф медленно выпрямился.

– Ты меня ударил в последний раз, – сказал он, решительно направился к дверям и обернулся: – Уходи, мечтатель! Я буду воплощать в жизнь свои мечты.

– Убирайся! – ответил Зуга. Шрам на щеке побелел. – Убирайся и будь проклят!

– Помни, папа, я ушел с пустыми руками – даже без твоего благословения.

Ральф шагнул в темноту за порог.

От прикосновения к щеке Базо мгновенно проснулся, широко открыл глаза и протянул руку к лежавшему рядом ассегаю. Запястье перехватили, не давая прикоснуться к оружию.

– Помнишь ли ты дорогу в Матабелеленд, принц из рода Кумало? – тихонько спросил чей-то голос.

Сонный Базо не сразу собрался с мыслями.

– Я помню каждую переправу, каждый холм, каждый водопой на пути, – прошептал он в ответ. – Я помню их так же хорошо, как голос отца и смех матери.

– Сверни подстилку, Базо, и покажи мне путь, – сказал Ральф.

Бриллиантовая Лил улыбалась не так часто, как раньше: зуб, в который был вставлен алмаз, посерел, корень сгнил. От невыносимой боли Лил плакала. Приезжий дантист вырвал зуб, гной вытек, и ей сразу же полегчало – правда, улыбка стала щербатой. Вдобавок Лил располнела: обильная пища и глоточки джина для поднятия духа не прошли даром. Ее бюст, всегда отличавшийся пышностью, потерял четкость очертаний – из богато расшитого корсажа выпирала дряблая плоть. На пухлой кисти виднелись ямочки над костяшками толстеньких пальчиков, унизанных кольцами, – бриллианты, рубины, изумруды сияли, выставленные напоказ. Волосы Лил, завитые щипцами в длинные локоны, все еще сверкали золотом. Кожа оставалась гладкой и молочно-белой, лишь возле глаз появились морщинки.

Лил сидела на балконе второго этажа, под коваными железными украшениями, покрашенными в белый цвет и затейливыми, как кружева. В Кимберли построили и другие двухэтажные здания, но даже правление Главной алмазной компании не могло похвастаться такой отделкой.

Кресло Лил с высокой спинкой, искусно вырезанное восточными мастерами из тикового дерева и выложенное перламутром и слоновой костью, доставили через океан суда давно исчезнувшей Ост-Индской компании. Лил заплатила за него двести фунтов, зато, сидя на этом троне, она держала руку на пульсе алмазного города, наблюдая за всем, что происходило на главных улицах, ведущих к рыночной площади, и видела всех: приходящих и уходящих; торопливых торговцев, почуявших выгодную сделку; гордо вышагивающих старателей, нашедших блестящий камешек. Четыре бара на площади, которые теперь принадлежали Лил, тоже были на виду, и она знала примерное количество посетителей.

Налево от площади, вниз по улице Де Бирса, за белым забором из штакетника, стоял красный кирпичный домик с неприметной вывеской «Французские модистки. Шесть портних из Европы. Мода на любой вкус». Там всегда толпились клиенты – с полудня до полуночи. Девочки Лил редко долго выдерживали такой темп: месяцев через шесть, измотанные, но разбогатевшие, они ехали обратно на юг.

Сама Лил вспоминала свое старое ремесло лишь раз-другой в неделю – с постоянным клиентом, которого особенно ценила, исключительно ради того, чтобы тряхнуть стариной, взбодриться и крепче спать по ночам. Теперь у нее были другие дела, требовавшие постоянного внимания.

Она разлила свежезаваренный чай из вычурного серебряного чайничка в прелестные чашечки китайского фарфора, вручную расписанные розами и бабочками.

– Сахар? – спросила Лил.

Напротив, в плетеном кресле, сидел Ральф. От него пахло мылом для бритья и дешевым одеколоном. Гладко выскобленный подбородок сверкал, отглаженная и накрахмаленная рубашка потрескивала при каждом движении.