Майкл Слэйд - Вурдалак

Пройдя около тридцати футов, Вурдалак вышел к развилке и повернул налево. Еще через двадцать футов ему встретилось новое разветвление. После минутного раздумья он выбрал правую ветку.

Вскоре покрытые зловонным выпотом кирпичные стены туннеля начали сближаться, потолок овального ствола шахты спустился до высоты пяти футов, и Вурдалаку поневоле пришлось пригнуться. Бурный поток холодной сероватой воды с резким запахом дезинфекции подталкивал его сзади под колени, и он упал, но, цепляясь за стены, поднялся и быстро вернулся на середину подземной реки. Над водой клубился плотный серый туман, под водой пряталась топкая грязь.

Углубившись в туннель на девяносто футов, Вурдалак без всякой видимой причины вновь остановился. Гримаса ужаса исказила его лицо, обнажив стиснутые зубы. Свободной рукой он на миг схватился за лоб, потом прищурился и яростно тряхнул головой.

Из большой трещины в кирпичной кладке за ним наблюдала лягушка. Завтра к этому времени крысы наедятся до отвала.

Однако не прошло и минуты, как сгорбленная тень двинулась дальше, ускользая в глубь канализации, и там, где она проходила, в воздухе повисали слова: «Я… люблю… мертвецов…» - ледяной шепот в темноте.

В луче электрического фонаря поблескивало лезвие топора.

17: 18

На кладбище Стоунгейт по земле стлался густой туман. Дыхание теплой влажной почвы вливалось в холодные сумерки и стояло над погостом, точно последний вздох мертвецов. Оно клубилось у вершины холма, вокруг часовни, чей готический шпиль стрелой возносился в небо, а алтарь несколько лет назад сожгли вандалы; призрачной пеленой сползало по склону; проникало в кроны тисов и платанов, цеплялось за узловатые ветви, изувеченные безжалостным скальпелем природы. Оно обволакивало рассеянные среди этой угрюмой пустыни памятники — саркофаги и обелиски, урны и кресты, задыхающиеся в цепких зеленых объятиях плюща; нависало над прорытыми близ Египетской аллеи катакомбами, где в выложенных кирпичом сводчатых подземных коридорах хранились в нишах гробы и каждый гроб был заперт в своей темнице ржавой чугунной решеткой; льнуло к заросшим лишайником неровным могильным плитам с высеченными на мраморе или граните эпитафиями на языке смерти; одевало саваном призраки под этими плитами, глубоко внизу, где в холодной черной земле гнило в могилах сто шестьдесят шесть тысяч тел.

И достигло ворот.

Меж двух каменных колонн, увенчанных готическими урнами, стояла сторожка. Когда-то здесь хранились кладбищенские архивы и книги, но сейчас заколоченный домик пустовал и, по слухам, в нем водились привидения. Ведь как знать, что прячется в кладбищенской тени, охраняемой от похитителей трупов каменными стенами в два фута толщиной и чугунной решеткой, чьи прутья оканчиваются острыми навершиями? А эта женщина с ребенком — уж не призрак ли это?

На Сильвии Пим было длинное белое пальто, на голове — платок. Маленький Дэвид, надежно подхваченный под спинку шалью, спал у материнской груди. Резкий холодный ветер, разыгравшийся к перемене погоды, запускал ледяные пальцы под одежду, и, миновав сторожку с горгульями и выбитыми витражными окнами, Сильвия остановилась и завернула ребенка в свое пальто. Укрыв малыша от холода, она двинулась дальше, вверх по тропинке, которая, петляя, поднималась к часовне.

Вечерело. Лондон быстро погружался во мрак. Сквозь редкие прорехи в тумане Сильвия видела за кладбищенской стеной панораму улиц, похожую на фрагмент огромной плоской карты.

Она повернула налево и двинулась под гору по дорожке, бежавшей мимо входа в туннель, ведущий в катакомбы. Вскоре дорожка превратилась в грязную тропку, вьющуюся по роще мертвых вязов. Бурьян и ежевика скрывали от глаз могильные холмики, которые за сотню лет дожди почти сровняли с землей. Однако в чаще кустарника попадались и сравнительно свежие могилы. Здесь хоронили неимущих. Возле одной из таких могил женщина остановилась и опустилась на колени. С ветви мертвого дерева за ней безмолвно наблюдал коричневатый сыч.

Если бы старые вязы не стонали под порывами ветра, Сильвия, пожалуй, и различила бы близкий скрежет металла о металл, лязг сбитого с кладбищенских ворот замка.

Но она ничего не слышала.

— Мамочка, — нежно прошептала Сильвия, сметая листья с небольшого каменного креста на могиле. Она говорила тихо-тихо, даже ребенок, спавший у ее груди, вряд ли что-то слышал. Вскоре она умолкла и склонила голову в молитве.