Вольфганг Хольбайн - От часа тьмы до рассвета

Я в отчаянии посмотрел на Марию. Вдруг оказалось, что она не держит никакого пистолета, а в руках у нее нити от еще одной марионетки, такой же, как и все мы, руководимые какой-то демонической рукой из непостижимой черной бездны ночного беззвездного неба, на которое проливала бледный, серебристый свет лишь одинокая луна. Только на марионетке Марии было надето бордовое платье, и у нее были длинные шелковистые, черные как смоль волосы и большие темные глаза. Она выглядела, точно как Мириам!

— Танцуй! — холодно произнесла Мария, дергая за нити маленькой деревянной куклы, при этом ее собственными движениями руководил невидимый хозяин, дергающий за тончайшие нити, крепко завязанные у нее на запястьях и лодыжках. Поэтому ее движения выглядели порывистыми и искусственными, точь-в-точь такими же, как и движения маленькой куклы в ее руках.

Каким-то жутким, таинственным образом черноволосая девочка на зубьях крепостной башни повторяла каждое движение куклы, которой руководила Мария, и казалось, что они танцуют какую-то совместную хореографическую композицию. Только та Мириам, которая состояла из плоти и крови, танцевала на крошечной площадке, не более четверти квадратного метра на более чем стометровой высоте, и это казалось мне дьявольским представлением на огромной высоте над крепостным двором, это был танец со смертью, а в это время ее миниатюрная деревянная копия двигалась на безопасной плоскости каменной крепостной площадки. Где-то там, во мраке ночи, высоко в небе над нами дьявольский ди-джей поставил мелодию «Лили Марлен», положил свои пальцы на черный виниловый диск, который все повторял и повторял одну и ту же строчку: «И мы свидимся снова… И мы свидимся снова…»

Шаги Мириам под музыку становились все смелее и смелее, все точнее попадали в такт музыке, так как Мария соизмеряла свои движения нитями с льющейся с далеких небес мелодией. Но в то время как глаза журналистки не выражали ничего, кроме чистой решимости, лицо Мириам было искривлено неподвижной маской с широко раскрытыми, мечтательными глазами и неподвижной улыбкой, как будто она была вынуждена не только вести себя так, как марионетка в руках Марии, но и была на прямом пути к тому, чтобы превратиться в безвольную деревянную куклу. С застывшей улыбкой она выделывала пируэты, подпрыгивала на крошечной каменной площадке, наклонялась вперед и назад, рискуя свалиться, но потом снова выпрямлялась. Вдруг она застыла как вкопанная, как только Мария туго натянула нити своей марионетки, наклонилась к ней и, взяв ее свободной рукой за спинку, наклонила фигурку вперед. Это выглядело жестоко. Мириам на зубьях отрывисто, но очень низко наклонилась, так что, казалось, мы вот-вот услышим щелчок, с которым ломается ее позвоночник.

— Представление окончено, — произнес Эд, вдруг заговоривший голосом взрослого человека. Кровь, которая струилась из его зияющей от затылка до гортани раны, при этом противно забулькала, и он безобразно, противно ухмыльнулся мне.

Черноволосая девочка развела руки в стороны, как прыгунья в воду, которая собралась сделать отважное сальто с вышки. И мы свидимся снова — ди-джей на небесах снова поставил эту фразу из песни, повторил ее еще раз, и еще… «И мы свидимся снова…»

Мириам спиной сорвалась со стены. Я закричал.

Вдруг я увидел прямо перед собой расплывчатое лицо Юдифи. На своих щеках я чувствовал ее руки, они наполняли теплом мою влажную, холодную кожу.

— Приди в себя, — услышал я, как она умоляет меня. — Пожалуйста, Франк, приди в себя!

Я хотел ответить, успокоить ее, но у меня все еще колотилось сердце как после марафонского бега, а шершавый налет на моем языке мешал мне говорить. Это был уже не сон, с трудом осознавал я, хотя в моих ушах все еще раздавалась песенка из «Лили Марлен», да так отчетливо, что в первый момент я не был уверен, не поставил ли кто-то и в самом деле пластинку, чтобы послушать старый шлягер.

В поле моего зрения появилась Элен, подошла к Юдифи, сунула ей в руку кинжал Наполы и сказала:

— Присмотри за толстым. А я осмотрю Франка.

Докторша подняла фонарик, который она снова взяла себе, посветила мне прямо в лицо, и сверкающий свет острыми кинжалами пронзил мне глаза и вонзился в мозг. Я вскрикнул от боли и ужаса, инстинктивно поднял обе руки к глазам, чтобы защититься от света, но боль, которую снова пробудил этот резкий свет, осталась.

— Что с ним? — услышал я озабоченный вопрос Юдифи. В этот момент я не мог ее видеть, потому что у меня перед глазами плясали пестрые точки, они, сверкая лучиками, как звездочки, составляли целый хоровод.