Эндрю Дэвидсон - Горгулья

Работа над моей статуей продолжалась дней десять, и почти половина этого времени ушла на мелкие детали. Марианн Энгел часто подходила к моему креслу и водила пальцами по моему телу, как будто пытаясь запомнить топографию ожогов, чтобы после как можно тщательней перенести ее на камень. Я подметил, с каким тщанием она относится к каждой складочке, а она заявила, что жизненно важно довести эту статую до совершенства, ничего не упустить.

Все шло более-менее так, как я надеялся. Марианн Энгел не упорствовала, как прежде; обычно работала не больше часа подряд, хотя теперь я мог позировать сколько нужно — ведь компрессионный костюм уже сняли. Она как будто наслаждалась заключительной работой. Меньше курила; банки с растворимым кофе оставались невскрытыми. Марианн Энгел вырезала, склоняясь близко-близко к камню, и нашептывала что-то очень тихим голосом. Мне ни разу не удалось расслышать хоть слово, как я ни напрягался: слух серьезно пострадал после аварии. Тогда я попытался выудить правду, отпуская как бы незначительные комментарии:

— Я думал, камень говорит с тобой, а не ты с ним.

Марианн Энгел подняла голову:

— Ты смешной!

И так продолжалось до неизбежного последнего взмаха молотком. Она отступила на шаг и целую вечность изучала моего каменного двойника. Наконец сочла, что между ним и мной различий больше нет, и удовлетворенно заявила:

— Я хочу добавить надпись. Оставь меня одну!

И работала над надписью допоздна, а я, хотя с ума сходил от любопытства, уважал ее просьбу об одиночестве. Наконец, выгравировав последнее слово, Марианн Энгел поднялась наверх. Я, конечно же, спросил, когда можно прочитать ее надпись.

— После будет куча времени, — ответила она. — А сейчас поедем на пляж, праздновать!

Прекрасная мысль! Возле океана Марианн Энгел всегда расслаблялась, это хороший способ отметить завершение трудов. Итак, она запихнула меня в машину, и вскоре мы оказались на берегу.

Волны ритмично накатывали; тело Марианн Энгел восхитительно прижималось к моему. Бугаца радостно носилась за мухами, вздымая тучи песка.

Поодаль подростки пили пиво и дурачились на потеху своим девчонкам.

— Итак… — заговорил я. — А теперь что?

— Конец нашей истории. Который, если ты забыл, начинается с того, что кондотьеры тебя подожгли.

Быстрее… Выдох. Вдох. Я сосредоточилась на дыхании. Ровнее. Спокойней. Целься. Спокойней. Я назвала цель вслух.

— В сердце.

Не знаю, что я ожидала увидеть, выпуская стрелу. Удивительно, но взгляд и впрямь сфокусировался на конечной точке воображаемой линии прицела, а не на самой стреле. Невзирая на снежную бурю, стрела неслась как будто по рельсу, ни разу не дрогнув. Всем известна история о воине, способном выстрелом расщепить стрелу, которая уже попала в яблочко. Вот так и моя стрела вошла тебе в грудь, в то же самое место, пронзенное прежде. Когда тебя подстрелили в первый раз, томик Данте замедлил движение стрелы и тем спас твою жизнь для меня. Вторая стрела не встретила сопротивления и забрала тебя у меня же.

От удара голова твоя запрокинулась, рот распахнулся, выдавив последний изумленный вздох. Подбородок дважды стукнулся о грудь, а затем ты поник и как бы весь опал, ссутулился, повис на пригвожденных ладонях, а вокруг пылала стена домика брата Хайнриха. Моя стрела избавила тебя от большей боли, и я в слезах поблагодарила Господа.

Наемники зароптали от удивления, а Конрад сурово вопросил, кто был настолько невнимателен, настолько туп, кто, вопреки строжайшему приказу, пристрелил тебя насмерть?! Он бесился, заподозрив своих собственных солдат в милосердии.

Мне не следовало столько времени тратить на благодарности Богу, надо было постараться бежать. При ближайшем рассмотрении моей стрелы выяснилось, что выпущена она не из арбалетов солдат, да и угол, под которым торчало древко, указывал на то, что стреляли с вершины холма. По мановению руки командира солдаты бросились в мою сторону. Они еще меня не видели, но знали, где искать.

Я уронила арбалет, понимая, что другого выстрела не сделаю. Лошадь моя стояла рядом, каменистый холм был скользкий, а густые заросли мешали движению. Пока солдаты карабкались наверх, я сумела отвязать лошадь и ускользнула буквально у них из-под носа. Впрочем, им понадобится несколько минут, чтобы оседлать собственных лошадей. Было у меня и другое преимущество: я знала эти места с самой юности, а наемники — нет. Вьюга все бушевала, и мне это, кажется, могло бы дать хоть шанс.