Эндрю Дэвидсон - Горгулья

Япозвонил Грегору и Саюри — больше ничего придумать не смог. Они попытались ее вразумить, но с тем же успехом можно было говорить со стенами. Я даже не уверен, заметила ли Марианн Энгел их приход. Когда я попытался добиться помощи Джек, она перевела разговор на то, как мешает ситуация лично ей.

— У меня больше нету места в галерее, а она все шлет и шлет свои статуи! Знаешь, в Рождество они не очень продаются!

Я швырнул телефонную трубку и пошел прямиком к аптечке за морфием и спокойствием.

Мне пришлось нанять рабочих, чтобы вынести лишние статуи из подвала во двор.

Я был против этого, надеялся, что, когда в мастерской закончится место, Марианн Энгел придется остановиться; она настаивала. Я пытался возражать — она закричала на непонятном языке, и мне пришлось уступить. Надвигалось что-то ужасное.

— Ты не можешь продолжать столько работать.

— Мои чудовища — божественное знамение…

— Ты вся в крови! Давай я тебя искупаю?

— Кровь жизни…

— Может, поешь? — упрашивал я. — От тебя одна тень осталась!

— Я превращаюсь в чистое ничто. Это прекрасно!

— Если ты заболеешь, не сможешь помогать гротескам…

— Заболею и возрадуюсь, ибо Господь тогда меня вспомнит!

Она отказывалась подниматься наверх, принимать ванну или спать. Я дожидался, когда она ляжет ничком на камень, чтобы готовиться к следующей статуе, и начинал таскать в подвал ведра теплой воды и мыло. Если она не хочет идти мыться, я сам приду ее мыть.

Мочалка по телу — словно машина по «лежачим полицейским». Серая влага капала на пол, вычерчивая узоры в пыли мастерской. В углу повизгивала Бугаца.

Я перевернул Марианн Энгел на бок, чтобы протереть спину, и вытатуированные ангельские крылья словно осели исхудавшей кожей.

Джек ничем мне не помогала, но едва ли могла не заметить эту лихорадочную резьбу, тем более что галерея ее переполнилась статуями. Чем дольше Джек не предлагала помощи, которой я не просил, тем сильнее становилась моя обида. Не в силах больше сдерживать злость, я примчался к ней в галерею и, даже не поздоровавшись, потребовал сделать хоть что-нибудь.

— Да я-то что, по-твоему, сделаю? — поинтересовалась Джек. — Она печется о тебе больше, чем когда-либо обо мне, но даже ты ее остановить не можешь. Так что просто постарайся заставлять ее есть и пить, и жди, когда она свалится.

— И только-то? — переспросил я. — Ты гребешь нехилый процент; и это все, что ты можешь сказать?

— Господи, как ты меня достал! — Джек ткнула меня ручкой в плечо. — Она принимает лекарство?

Я объяснил, что пробовал подмешать его в кофе, но она догадалась. Бегом взлетела по ступенькам в башню и шваркнула банку прямо о стену рядом с моей головой.

— Знаешь, как сложно вычищать кристаллы кофе из книжной полки?

Джек кивнула.

— Однажды я пыталась подмешать ей лекарство, и она со мной три месяца не разговаривала. Думала, что я участвую в заговоре против нее…

Я немного успокоился, узнав, что Джек пробовала тот же фокус, что и я. Беседу мы закончили относительно цивилизованно, и Джек пообещала вечером навестить нас в крепости.

Джек принесла еду, в которой Марианн Энгел не стала бы выискивать лекарство (хлеб, фрукты, сыр и тому подобное), и попыталась разговорить ее. Не сработало. Она разозлилась, что мы ей мешаем, и раскрошила весь хлеб прямо на пол, в каменную пыль, а потом прибавила громкость в плеере, и нам пришлось ретироваться.

Уже взбираясь по ступенькам, мы слышали, как Марианн Энгел возбужденно разговаривает сама с собой на латыни.

Хотя мы абсолютно ничего не добились, попытка оказалась опустошающей сама по себе. С четверть часа мы с Джек молча сидели в гостиной, уставившись в пол. Наконец до меня дошло: дело не в равнодушии — просто Джек (которая уже не в первый раз столкнулась с такой ситуацией) заранее знала: мы не в силах ничего сделать. Впрочем, уже в дверях Джек пообещала:

— Завтра вернусь.

Утром я обнаружил Марианн Энгел распростертой над только что законченной статуей номер 17. Я просунул под ее тело руку, а у нее даже не было сил отодвинуться от меня, несмотря на все попытки.

— Нет, мне нужно готовиться к следующей! — Она говорила всерьез, но попросту физически не могла сопротивляться, и я увел ее наверх.

В очередной раз я смывал с нее пыль, пот и кровь, а она клонила голову на фаянсовый бортик ванны, совсем как брошенная кукловодом марионетка.

Пока я купал ее и укладывал в кровать, она твердила, что нужно вернуться в мастерскую. Но едва коснувшись простыни, тут же заснула.