Эндрю Дэвидсон - Горгулья

— Кто-то швырнул топор… Попали, когда я выпрыгнул в окно. Простите…

Я положила ладонь ему на лоб — такой холодный, влажный от пота. Не знаю, как Брандейс умудрился столько времени выдержать в седле. Ты промыл рану пригоршней снега, снег дымился в розоватой лужице. Ты спросил кусок ткани, и я достала из седельной сумки первое, что попалось под руку, — монашеское одеяние. Надо было поискать, наверное, что-то другое, но я была в шоке, а роба лежала сверху. Ты нарвал импровизированных бинтов и стал накладывать повязку.

Потом пустил коня Брандейса в противоположную сторону, в надежде обмануть охотников, и потащил самого Брандейса из снега. Напомнил мне, что преследователи по-прежнему сзади, но теперь еще и в ярости; взвалил Брандейса на свою лошадь, а сам сел впереди, перекинул его руки так, чтобы он обхватил тебя вокруг живота, и связал перед собой.

— Мы недалеко от Энгельталя. Даже наемники уважают дом Господа.

Внутри у меня все сжалось — из всех мест на земле меньше всего мне хотелось бы оказаться в Энгельтале. Но, понимая, насколько отчаянная сложилась ситуация, я проглотила возражения. Брандейсу требовалась срочная помощь, и мы помчались к монастырю.

Он висел позади тебя словно гигантское пугало, которое везут на поле. Лошадь спотыкалась от напряжения и быстрее двигаться не могла, но ты подгонял изо всех сил. Забыв про объездные маршруты, мы мчались напрямик: скрываться больше не было смысла. Нельзя было останавливаться, даже чтобы поправить повязку. От напряжения я едва дышала. По пути, не в силах сдерживаться, я спросила:

— Как же ты его застрелил? Прямо в горло!

— Я целился в живот. — И так холодно, отстранение это прозвучало, что стало понятно: разговор окончен.

Я стала узнавать окрестности и показала самый удобный путь к монастырю. У ворот Энгельталя я неловко спешилась и постучала в дверь. Лучше мне самой просить убежища; вдобавок отвязывать от тебя Брандейса было бы слишком долго.

Ворота отворила сестра Констанция, и на ее лице тут же появилось озадаченное выражение.

— Сестра Марианн?

Я объяснила, что с нами случилось, а она то и дело оглядывалась на тебя, припоминая, что ты — тот самый обожженный наемник, за которым она помогала ухаживать много лет назад. Снова обретя дар речи, сестра Констанция пробормотала:

— В обычной ситуации… в обычной ситуации я бы вас впустила… но сейчас…

Она как-то смущенно скосила глаза вниз, на мой выпирающий живот.

Я не могла понять, отчего она колеблется. Какие бы сплетни ни ходили после моего исчезновения, сейчас мы нуждались в защите, иначе Брандейс умрет, Я показала на него рукой, для убедительности. Сестра Констанция изменилась в лице, заметив, что кровавые тряпки на его ногах — не что иное, как останки моего одеяния.

— Если ты не можешь нас впустить, — взмолилась я, — позови матушку Кристину! Она не допустит, чтобы этот человек умер.

— Настоятельница сейчас в Нюрнберге и вернется не скоро. Пока ее нет, управляет сестра Аглетрудис. Позову ее… — Однако, прежде чем уйти, сестра Констанция добавила еще кое-что: — Она так и не простила тебя за святотатство в скриптории…

Я понятия не имела, о чем говорит сестра Констанция; впрочем, не сомневалась, что все пойму, как только явится Аглетрудис. «Святотатство в скриптории…»

Ноябрь подошел к концу по завершении уродца номер 21, что составило за месяц семь скульптур.

Номера 20 и 19 были вырезаны на первой неделе декабря. Фигура 18 появилась на второй неделе. Подготовительные периоды, которые Марианн Энгел проводила лежа на камне, становились все дольше, но ее собственная постель оставалась нетронутой с той ночи, когда она рассказала мне о Брандейсе. Жизнь наша складывалась теперь только из трех действий: она резала и забывала, а я наблюдал.

На моих глазах она перестала обращать внимание на Бугацу; забывала помогать мне принимать ванну. Она отодвигала тарелки с приготовленными мной обедами; она не положила подарок от Святого Николая в мои оставленные на подоконнике ботинки. Я бездействовал. Она выкуривала сотню сигарет за день; не меняла диски в плеере. Она банками поглощала растворимый кофе; она забывала смыть кровь с пальцев. На моих глазах тело ее таяло; я наблюдал, как вваливаются щеки, как еще больше темнеют глаза; она разучилась складывать слова в связные предложения.

«От тебя нет» — есть! — «толку».

Я умолял ее передохнуть, но она все твердила, что время не ждет. Теперь работать приходилось быстро не только из-за статуй, но и по приказам ее Трех Наставников.