Петра Хаммесфар - Сестра

Это было хорошее чувство. То, как он это сказал, делало нас почти союзниками. Он знал также хорошо, как и я, что только у одного человека Роберт мог быть на совести. Он только не мог этого доказать.

Как только Волберт и его помощник уехали, я увидела Изабель стоящую у одного из окон наверху. При виде ее, меня просто потянуло на кухню. Взять один из больших мясных ножей, пойти наверх, располосовать ее безукоризненное личико, и последний разрез провести через шею.

Я не знаю, как я пришла обратно в свое Ателье. И я не знаю, как долго я била резцом по каменной колоде в углу. Пока моя рука не обессилела и не онемела от напряжения. У меня все еще была потребность пойти наверх. Не обязательно с ножом. Резец тоже годился на то, чтобы бить по ней так долго, пока я не выбью из нее, почему Роберт должен был умереть.

Какой трюк она выдумала, чтобы обойти условия отцовского завещания? Рассчитывала ли она на то, что там не было никакого предписания на случай, если Роберт и я остаемся бездетными? Эту возможность отец не принял в расчет. Когда-то Олаф рассказывал, что отец смеялся по этому поводу.

«Прежде, чем допустить, чтобы все досталось государству, Миа гарантированно вспомнит, что она женщина, даже, если она должна будет сделать, для этого, искусственное оплодотворение», — должен был он сказать. Но если и я теперь умру, получается, что отец абсолютно напрасно ломал себе голову. Тогда, возможно, вступал в силу законный порядок наследования, прежде, чем государство смогло бы нажиться. Хороший адвокат, определенно, мог здесь что-нибудь сделать. Возможно, достаточно было запереть меня в психиатрическую клинику и назначить опеку.

Мне было дурно. Лучше всего я бы спустилась вниз, к гаражу, пока еще было время. Я могла бы сесть в свою машину и куда-нибудь уехать. Запасной ключ Волберт у меня не забрал. В какой-нибудь кабак, где я могла привести свои мысли в порядок и прийти к какому-то выводу. Бутылка водки, чтобы разогнать тошноту и заполнить пустоту внутри.

А Серж сказал в моей голове: «Ты допьешься до чертиков, Миа. Продолжай так дальше. Когда-нибудь и у Роберта кончится терпение. Я, на его месте, давно бы уже запер тебя в психушку».

В четверть четвертого забрали мою машину. Я спустилась вниз и смотрела, как ее грузили на буксировочный автомобиль. Потом я снова сидела в своем Ателье, с бутылкой водки из кладовой. Она была не достаточно холодной, а на вкус — как застоявшаяся вода. Я ждала, чтобы моя голова наполнилась туманом, но не чувствовала абсолютно ничего, только сидела и пила один стакан за другим и рассматривала следы резца на сером камне. В бесформенной колоде было что-то такое безысходное, что я с трудом могла это выносить.

В конце концов, я больше не могла выдержать и позвонила Олафу. Я должна была услышать знакомый голос. Дома я его не застала. Я попробовала позвонить в контору и мне повезло. Это должно было быть около пяти и Олаф был не один. У него была полиция. Может быть, только поэтому он был таким отстраненным. Он сказал, лишь, как он сожалеет о том, что случилось с Робертом и пообещал зайти, если он сможет это устроить. Твердым обещанием это не прозвучало.

Все эти годы мы действительно хорошо понимали друг друга. Олаф, как и я, остался один. У него были, конечно, то и дело, любовные похождения, но ничего серьезного. Он больше не хотел вступать в постоянные отношения, как он часто говорил. Иногда поступал очередной намек на мои шрамы и пластическую хирургию. Иногда приходило приглашение на ужин. И иногда Роберт шутил об этом. «Я думаю, он все еще ждет тебя, Миа. Не хочешь еще разок об этом подумать?».

Внезапно я поняла, что у Олафа тоже был мотив, решительно лучший, чем у Изабель. Теперь его соперник не стоял у него на дороге. Теперь я была одна и возможно готова, отмерить три важных шага: сначала брачное заведение, потом его постель, а спустя девять месяцев — родильное отделение. Слишком старой для того, чтобы родить ребенка, вероятно, я еще не была. С этим справлялись, уже, и более старшие. А общий ребенок, открыл бы для Олафа прямой доступ к состоянию, величину которого, он мог сейчас только регулярно контролировать.

Но он не был тем, кто идет по трупам, для достижения цели. Он был и не особенно жаден к деньгам, ему было достаточно собственных доходов. И ему не хватало чего-то трудно уловимого, что составляет натуру игрока. А это нечто неуловимое являлось всенепременным условием. У Олафа не было никакого интереса вырабатывать — как он выражался — сейсмологический нюх на мельчайшие экономические сотрясения. И, кроме того, они с Робертом очень хорошо понимали друг друга, он был для моего брата другом, проявлявшим отеческую заботу. Именно так можно было это охарактеризовать.