Эрик Гарсия - Ящер [Anonimus Rex]

Листы алюминия, которые служат воротами пандусов, тоже как следует заперты, и хотя у меня, возможно, получилось бы их сорвать быстрее, чем птичке чихнуть, шум поднимется такой, что проще объявить о себе в переговорное устройство. Пора взглянуть на черный ход. Я, крадучись, огибаю здание.

Но теперь, когда началась охота, обстановка меняется.

Сейчас полночь, и что-то не так. Все вокруг обостряется — запах разложения, неровность поверхности бетонных больничных стен. Ночная тьма сгущается, граффити выглядят все непристойней, и я ощущаю металлическое покалывание в горле. Эрни всегда учил меня в любой ситуации доверяться инстинктам, изначальной основе моих познаний. И эта вот изначальная основа советует мне бежать. Смываться отсюда.

Я иду дальше.

Любой город полон звуков — воплей бездомных, криков потерявшихся животных, завываний ветра, мечущегося в бетонных ущельях. Но сейчас до меня доносятся щелчки и шорохи, бормотание, зубовный скрежет, гортанные хрипы. Я слышу шепоты и голоса и не знаю, какие из них реальны, а какие звучат лишь в моем воображении, а еще я понять не могу, почему каждое дуновение ветерка заставляет меня нервничать все больше и больше.

А потом до меня доходит…

Где-то поблизости разожгли барбекю. Странное место для семейного пикника. И время для него странное. Но я чувствую, еще как чувствую — запахи углей, горючего, жира, капающего на пламя, вспыхивающее с новой силой. И что-то еще. Что-то… неправильное. Что-то на грани моего восприятия, вступающее в игру, нарастающее, движущееся, набирающее обороты…

Пластик. Тошнотворная сладость горящего пластика.

Я нагибаюсь. Усеянный шипами хвост бьет о стену прямо над моей головой. Шрапнелью разлетается бетонная крошка, и я, шатаясь, отступаю в темноту. Что за…

Левая рука — огонь — полоса боли пронзает предплечье — неровный вдох, не мой, но рядом — я разворачиваюсь и отпрыгиваю, плечо вопит, инстинкты мямлят.

Запах сахарного сиропа с горящим пластиком. Сахаром пропитан весь воздух. А еще я чую запах крови — моей, моей собственной, — хлынувшей у меня по руке, когда я отпрянул к стене. Я здесь не один, кто-то рыщет поблизости. Облачение мое разодрано, латекс висит клочьями.

Фырканье — рев — я собираюсь с силами для схватки и в черной впадине переулка различаю хвост, усеянный сверкающими шипами, — отточенные как бритвы когти — зубы, сотни зубов в немыслимо широкой, немыслимо глубокой пасти. Восемь, девять, десять футов — выше любого из динов за миллион лет. Это не Стегозавр. Это не Раптор. Это не Т-Рекс. И это не Диплодок. Это ни один из шестнадцати видов динозавров, чьи предки пережили Великие Ливни шестьдесят пять миллионов лет назад.

Но оно ухватило меня за задницу.

Со скрежетом внезапно тормозящего поезда оно бросается на меня, всей своей плотной массой и острыми шипами устремляется к моему телу. Тень — контур — движется во тьме, и я рискую прыгнуть вправо. Это приносит свои плоды. Это… нечто, с которым я сражаюсь — увертываясь, — с хрустом шмякается о бетон больничной стены.

Ответить ударом на удар, в порядке самообороны. Расчехлить оружие, выпустить его на свободу. Во всю длину.

В плече пульсирует боль. Я выдираюсь из своей оболочки, всех этих корсетов, туго затянутых во избежание казусов вроде того, что случился в «Эволюция-клубе». Я сражаюсь с серией «Г», сдираю кнопки, ломаю молнии. Нет времени для бережного отношения к оберточной бумажке. Мой хвост — широкий брус мускулов в толстой зеленой шкуре — рвется наружу; хоть он без шипов, однако превосходно пляшет, машет, виляет, юлит и отражает нападения.

Это зловоние, неправильность эта — запах жженого пластика, промышленных отходов, ошибочного творения — усиливается. Ярость и разочарование изливаются из пор моего противника, когда он/она/оно встает на дыбы и ревет, бросая мне вызов.

Драться или драпать, драться или драпать. Адреналин — наркотик альтернативы.

С серией «Г» покончено. Хвост наружу, лапы свободны.

Серия «Е» готова. Мои когти, так жаждавшие когда-то маникюра, со свистом вылетают из гнезд и слегка загибаются книзу — обсидиановые кинжалы, сверкающие в лунном свете.

«П-1» и «П-2» сброшены. С воплем, способным обратить в панику целые деревни, я, сдирая с головы резину, освобождаюсь от маски. Встают на место хрящи и кости, и вот уже морда, так долго заключенная в полистироловые оковы, обретает свои естественные очертания.

Остается серия «М». Что есть силы харкнув, я изрыгаю целый водопад мостов, коронок и насадок, с лязгом пикирующих в грязь. Три месяца я не обнажал мои истинные зубы, пятьдесят восемь отточенных лезвий, и как же здорово ухватить наконец ими воздух, щелкнуть и злобно поскрежетать.