Петр Разуваев - Синдром гладиатора

— Вряд ли. Насколько я понимаю, генерал Стрекалов заранее готовил этот вариант. А он неплохой профессионал. Не думаю…

Давид покачал головой. И, протянув руку к узкой полке над изголовьем кровати, заваленной книгами и прочей печатной продукцией, взял с нее какую-то газету. Которую протянул мне. Я с удивлением признал московский «Коммерсант-daily».

— Вот, полюбопытствуйте. Вчерашняя. На седьмой странице, правая полоса. Криминальные сообщения.

Послушно выполнив его указания, я нашел нужную заметку. Она оказалась короткой и скупой, как и множество других, напечатанных на этой странице.

«В Москве произошло очередное заказное убийство. Сегодня около девяти часов утра у дома № 6 по Алтуфьевскому шоссе был взорван автомобиль «BMW», принадлежавший генерал-майору Федеральной Службы Безопасности РФ В.В. Стрекалову, который в момент взрыва находился в машине. Дело об убийстве высокопоставленного разведчика взято под особый контроль Генпрокуратуры РФ и Главного Управления ФСБ. По предварительным данным…»

Прелестно… Стрекалов все-таки нашел свою Голгофу…

— Даша видела это? — спросил я, откладывая газету в сторону.

Давид кивнул.

— Вчера.

— А сегодня она исчезла… Рихо в курсе?

— Думаю, да. Но дело не в этом. Скажите, Андре, что вы думаете о моей судьбе? Честно?

— В свете последних событий… Мне она кажется весьма печальной, — чуть помедлив, признался я.

— Мне тоже, — согласился Давид. — Американцы наверняка запросили у месье Дюпре мою голову. Сделка заключена, Кольбиани мертв. Значит — месье Дюпре согласился. Я рассчитывал на помощь господина Стрекалова, но… Похоже, напрасно. Обмена не состоится. Меня просто убьют.

— Но… — Я чувствовал себя на редкость неуютно. Искренне симпатизируя Давиду, я, тем не менее, не видел ни малейшей возможности ему помочь. А признаваться в своем бессилии… Он меня остановил.

— Нет, Андре, вы меня неправильно поняли. Поверьте, я вовсе не сожалею об этом. Так или иначе, но я все равно умру. И достаточно скоро. У меня есть месяц, максимум — два. Не больше. Вот только… Ужасно не хочется умирать просто так. Я много думал об этом, Андре. И пришел к совершенно гениальному в своей простоте заключению: за все надо платить. Единственное, что я еще могу сделать хорошего в жизни, это поехать в Россию и заплатить там. По всем счетам. Разом.

— Вряд ли моему отцу понравится ваш выбор — грустно усмехнулся я.

— Ваш отец здесь совершенно ни при чем, — ответил Давид. — Он не нарушал законов России и никогда лично не вел там никаких дел. Его это не коснется. Я уже говорил вам, что ничего не имею против него лично. Он гений, и именно поэтому глубоко внутри себя он — очень несчастный человек. Поверьте, я знаю, о чем говорю. У нас с ним очень много общего. Просто я уже стою на краю жизни, а он еще идет к этому краю. И знаете — осознание вины гораздо страшнее, чем забвение. В конце жизни я понял, что на всем ее протяжении творил зло. И не попытаться исправить его, хоть часть, хотя бы малую толику этого зла — не имею права…

— Вы верите в бога? — тихо спросил я. — Хотя бы в одного из них?

— Бог один, Андре. Не знаю… Раньше не верил, а теперь… Не знаю. Но если он есть — он простит мне мое неверие.

— Вы похожи на камикадзе, Давид. В вас тоже есть «божественный ветер». Даже если мне каким-то чудом удастся вас вытащить, посадить в самолет и привезти в Россию… Раньше еще можно было надеяться на защиту генерала Стрекалова, но теперь его нет. Вас убьют, едва вы ступите на русскую землю. Вы знаете об этом?

— Знаю. — Он мягко улыбнулся. — Вы никак не хотите понять, Андре… Искупление заключается не в поступке, вернее — не в самом поступке. Главное — это искренне хотеть его совершить, несмотря ни на что. Это цена искупления, понимаете? И я хочу ее заплатить.

— Если бы я мог… — Я замолчал. Давид закончил фразу за меня:

— То вы — помогли бы мне? Так?

— Да. Но я не могу. Простите.

— Вы опять торопитесь. — Он укоризненно покачал головой. — Вот. Возьмите. Мадемуазель Софи просила передать это вам…

С этими словами он вложил в мою руку листок бумаги, сложенный вдвое. С каким-то странным предчувствием принимал я это письмо. Аккуратный, разборчивый почерк. Русские буквы. И всего несколько слов.

«Андре! Раз ты читаешь это письмо — тебе уже все известно. Прости меня за упорное молчание, но я обещала Виктору, и не могла… Неважно. Прости за все. Прощай. Даша.

P. S. Оставляю тебе мою «птичку». Заботься о ней. Она очень, очень ценная».