Лесли Форбс - Пробуждение Рафаэля

— Она уверяет, что относится, ваша честь.

— Очень хорошо, впустите её.

Его попросили дать слово непредусмотренному свидетелю, но, право, это слушание и без того превращалось в настоящий цирк!

В дверях показалась тётка Прокопио со своим сыном, Анджело. Насторожённо глянув на Прокопио, который при её появлении откинулся на спинку стула и тихо выругался, старушка подошла к судье и зашамкала что-то, чего остальные в зале не могли разобрать. Единственное, что уловила Шарлотта, — это слова: «Sepolty vivi». «Заживо похороненные». Насколько она помнила, так итальянцы называли секту монахинь, никогда не покидавших монастыря, но также и тех евреев, партизан и сбежавших военнопленных, которые прятались по подвалам и чердакам.

Анджелино забормотал:

— Мама говорит, мы не можем держать ангела, она говорит, надо отнести ангела обратно, не то люди подумают, люди подумают, мама говорит…

— Ш-ш-ш, помолчи! — сказала тётка Прокопио и положила руку на плечо сына; она едва доставала головой ему до груди. — Потом, Анджелино, потом расскажешь.

Если бы магистрату устроили перед слушанием перекрёстный допрос, он, наверное, процитировал бы Галилея, который сказал, что в природе человека пользоваться всяким поводом для притеснения ближнего, как бы это ни было отвратительно. Магистрат, через чьи руки прошло множество коррупционных дел, не ставших достоянием общественности, мог бы поклясться, что люди больше ничем не способны разгневать или удивить его, слишком он для этого стар, толст, слишком устал. Какие только мелкие прегрешения и извращения они не норовят утаить и в то же время изо всех сил цепляются за тяжкие грехи, которые не доставляют им ни малейших хлопот.

Туманные намёки его старого приятеля Примо говорили, что это конкретное дело ничем не отличается от других, так что магистрат был готов к осторожным попыткам сделать ему разнообразные выгодные предложения и к завуалированным угрозам, которых было достаточно в последние несколько дней и которые ему удалось благополучно отклонить или проигнорировать. Пока. К счастью, у него не было семьи. Ни жены, ни детей, ни любимых родственников, на которых они могли бы оказать нажим.

— Гомик! — злился Лоренцо, сидя с друзьями в кафе «Национале». — Но даже мальчиков не сыщешь, чтобы использовать против магистрата. Что сделаешь с таким человеком? Да ещё эта непривычная быстрота, с какой устроили слушание. Хотя официально предварительное слушание должно было проводиться на второй или третий день после ареста, в сложных случаях, таких как этот, обычно можно было рассчитывать, что пройдёт несколько месяцев, пока дело ляжет на стол судьи, а к тому времени многое удавалось сделать.

Впрочем, Лоренцо почувствовал себя увереннее, когда старуха закончила шептать судье (который, не зная её неведомого диалекта, вряд ли понял её). Лоренцо почти ничего не слышал из того, что она сказала, но по выражению и жестам магистрата сделал вывод, что скоро его можно будет заменить на более приемлемого человека.

Пока же человек мэра снял очки, прикрыл глаза, чтобы не видеть зала, и, словно оттуда тянуло смрадом, сжал нос большим и указательным пальцами. Его охватила страшная усталость, нестерпимо хотелось выкурить сигару. «Я никогда не претендовал на лавры храбреца, — думалось ему. — Я не Фальконе, чтобы платить жизнью ради того, чтобы засадить в тюрьму нескольких мафиози. Меня прекрасно поймут, если я выпровожу эту старую женщину и её сына, несущего непонятно что, и передам дело кому-нибудь другому. Знал бы, что всё зайдёт так далеко, не согласился бы помогать».

Магистрат несколько секунд обдумывал свои доводы, пока его внутренний суд не был прерван каким-то гудением, звуком, отдалённо напоминавшим пение; и Шарлотте показалось, что она тоже что-то слышит. Бессмысленные слова, звучавшие уже громче, казалось, неслись из ниоткуда:

— Дуу-да, дуу-да.

Анджелино знал об ангелах, его назвали в их честь. Мать рассказала ему, что все люди Сан-Рокко, кроме одного, ушли, а потом они Стали ангелами и теперь возвращаются по одному. Он понял, что это ангелы, когда увидел их и дьяволов; он понял это, когда увидел, как ангел упал на землю, и он погнал своих мулов вниз с холма, как гром, на двух дьяволов, серого дьявола и дьявола в одежде священника, двух псов ада, вылетевших из-за колоколов. Он нашёл её, откопал её. Своего ангела, лёгкую как пёрышко, когда он поднял её, безвольно повисшую у него на руках, как мёртвый щенок. Он отнёс её домой. «Ангелы», — сказал он, и мама была рада ещё одному и положила её в грузовик, и они поехали, и в грузовике были яйца. Ему нравился грузовик. А больница не понравилась, и эта комната тоже не понравилась. Люди в ней напомнили ему о том, что заставило его раскачиваться под песенку, которую он помнит, что пел, когда пришли дьяволы. «Дуу-да, дуу-да».