Майкл Смит - Соломенные люди

Отец не ответил. Я машинально доел остатки со своей тарелки — я всегда оставлял посуду чистой, поскольку был в том возрасте, когда продемонстрировать свою любовь к матери было сложно, и единственное, что я мог, — не дать ее драгоценной посудомоечной машине засориться. Мне не хотелось, чтобы отец поехал со мной в бар, только и всего. У меня уже сложились определенные привычки — я наслаждался поездкой, это было мое время. Да и ребятам могло бы это показаться странным — черт побери, это и на самом деле было странно. Мой друг Дэйв, вероятно, глазам бы своим не поверил при его появлении и уж точно встревожился бы не на шутку, увидев меня в компании представителя «деспотичного старшего поколения».

Я посмотрел на отца, думая, как бы ему все объяснить. Тарелки были убраны в шкаф, остатки салата — в холодильник. Отец тщательно вытер стол. Если бы некая команда экспертов попыталась обнаружить хоть какие-то свидетельства того, что здесь недавно принимали пищу, их постигло бы разочарование. Я почувствовал, что начинаю злиться. Когда же отец сложил скатерть и повесил ее на ручку духовки, я вдруг ощутил первый намек на то, что мне предстояло почувствовать по-настоящему почти двадцать лет спустя, сидя со слезами на глазах в его кресле в пустом доме в Дайерсбурге, — осознание того, что его присутствие рядом вовсе не нечто неизбежное или данное свыше и однажды в тарелке окажется слишком много салата, а скатерть останется несложенной.

— Ладно, — сказал я.

Опасаясь реакции моих приятелей, я выехал из дома на сорок минут раньше, рассчитывая, что у нас будет по крайней мере час, прежде чем придется иметь дело с кем-то еще — поскольку остальные всегда опаздывали.

Пока мы ехали к заведению Эда, отец, сидевший на месте пассажира, почти не разговаривал. Когда я остановился возле бара, он выглянул в окно.

— Это сюда ты ходишь?

Я молча кивнул. Отец что-то проворчал в ответ. Пока мы шли через парковку, я вдруг сообразил, что, если появлюсь с отцом, у Эда могут возникнуть сомнения относительно моего возраста, но поворачивать назад было уже поздно. Мы с отцом не были слишком похожи, и, возможно, Эд подумает, что это просто какой-то мой старший знакомый — сенатор или еще кто-нибудь.

Внутри было почти пусто. За столиком в углу сидела компания каких-то незнакомых мне стариков. Жизнь здесь начиналась только поздно вечером, да и то не всегда — после нескольких неудачных попыток выбрать мелодию на музыкальном автомате могла наступить гробовая тишина. Пока мы ждали Эда, который по обыкновению не слишком спешил, отец прислонился спиной к стойке и огляделся по сторонам. Впрочем, смотреть было особо не на что. Потертые табуреты, многовековая пыль, бильярдный стол, тусклый неоновый свет. Мне не хотелось, чтобы ему здесь понравилось. Наконец появился Эд и улыбнулся, увидев меня. Обычно я выпиваю первую кружку пива, болтая с ним, и, вероятно, он ожидал, что то же самое произойдет и сейчас.

Но тут он увидел отца и остановился — не так, словно налетел на стену или что-то в этом роде, просто поколебался, но улыбка исчезла с его лица, сменившись выражением, которого я не мог понять. Отец был не из тех, кто проводил время в этом баре, и, вероятно, Эд весьма удивился тому, по какой странной прихоти судьбы он тут оказался. Отец повернулся к Эду и кивнул. Эд кивнул в ответ.

Мне очень хотелось, чтобы все побыстрее закончилось.

— Мой отец, — сказал я.

Эд снова кивнул, и на этом их общение, похоже, завершилось.

Я попросил два пива, наблюдая за отцом, который подошел к бильярду. В детстве я привык, что люди в магазинах часто подходили и заговаривали с ним, полагая, что он здешний менеджер и единственный человек, который может решить их мелочные проблемы, превратившиеся для них в жизненную драму. Я даже слегка его зауважал, видя, что и в захудалом баре он чувствует себя как дома, — так, как можно уважать кого-то за те качества, к которым, возможно, стоит стремиться самому.

Я тоже подошел к столу, мы начали играть. Все три партии закончились в мою пользу, хотя и оказались довольно длительными. Играл он, может быть, и не столь ужасно, но каждый раз промахивался на пять процентов, а я полностью владел ситуацией. Мы почти не разговаривали — просто склонялись над столом, делая удары и переживая промахи. После второй партии он пошел и сам купил себе еще пива, пока я собирал шары. В душе надеясь, что он ограничится одной кружкой, я оставил большую часть своего пива недопитым. Потом мы сыграли последнюю партию, которая оказалась чуть получше, хотя столь же утомительной. Наконец он поставил кий в стойку.