Сабин Дюран - Запомни меня навсегда

– Он был немного ревнив, – говорю я. – Пустяки!

– Неужели? – Она всматривается в мое лицо. – Ты узнала, кто оставил цветы на месте аварии?

– Нет.

– Я тут подумала: может, эта Ханна – свидетель ДТП? Просто случайный человек.

– Вполне вероятно. – Надо быть осторожнее. Джейн слишком хорошо меня знает. – Может, оно и к лучшему, что в выходные я немного съехала с катушек. Иногда бывает полезно нырнуть в пучину безумия, чтобы потом спокойно жить дальше.

– Нырнуть в пучину безумия?! – повторяет она, подняв бровь. – Бедняжка Лиззи! Все наладится.

Мне удалось обмануть ее. Теперь мы с Заком снова один на один. Как всегда.

Идем по привычному маршруту, спускаемся с холма. За деревьями расстилается ровная гладь озера, красиво, как в сказке. Проходим через рощицу, движемся вдоль поля для гольфа. Говард гоняется за белками, кроликами и грачами. Буйные заросли перемежаются подстриженными лужайками, повсюду кривые деревья, нависающие над дорожками ветви, разросшиеся зеленые изгороди. Растительность парка Уимблдон отличается невероятным разнообразием. Стоит зайти в ложбинку или в особенно густые заросли, как шум магистрали А-3 стихает, и кажется, будто ты в диком лесу далеко-далеко от Лондона. Ходьба успокаивает. Зря Джейн вспомнила тот корпоратив. После инцидента с Энгусом я выбежала на улицу. Зак догнал меня лишь у парка. Он был пьян, алкоголь плохо сочетался с таблетками, которые он пил для снятия тревожности. Он умолял меня о прощении. Сказал, что не знает, что на него нашло. Сказал, что я ему очень нужна. Пытаюсь сосредоточиться на руке Джейн, лежащей на моем локте, и не думать о нем, о том, каково ему сейчас одному.

К концу тропы для верховой езды в поле зрения появляется мельница, возвышающаяся над кипами деревьев, и мы болтаем о школьных делах. Джейн упоминает Сэма Уэлхема. Вчера она столкнулась с ним на рынке в Тутинге, покупая бамию и кориандр для карри.

– Хорошо, – говорю я.

– Сэм спрашивал о тебе. Он помнит, что прошел ровно год. Беспокоился о тебе.

– Мило с его стороны.

Джейн работала с Сэмом в предыдущей школе и несколько раз говорила мне, что его жена – полная идиотка, если бросила такого мужа. Она снова это повторяет. Еще она рассказывает, что он просил ее порекомендовать хорошего дантиста.

– Порекомендовала? – спрашиваю я.

– Да, конечно.

– Молодец.

– Лиззи, он очень приятный мужчина.

– Не сомневаюсь.

– Зак хотел бы, чтобы ты была счастлива.

У меня перехватывает дыхание. От такой банальности хочется плакать. Джейн высвобождает руку.

– Знаю.

– Я так, к слову.

– Знаю.

Домой еду другим маршрутом – через Уимблдон-Виллидж, потом по Плау-роуд, мимо стадиона для собачьих бегов. Зак снимал помещение в промышленном здании неподалеку – на старом складе, поделенном на кучу маленьких каморок.

Въезжаю на просторную парковку возле стадиона, выключаю зажигание. Металлические прилавки для воскресного рынка стоят как попало, некоторые перевернуты вверх ногами. У входа сложены стопкой намокшие картонные ящики.

Я приезжала сюда лишь раз – вскоре после аварии. Тогда я была не в себе. Джейн отправилась со мной, чтобы освободить помещение. Смотритель, молодой человек с длинными бакенбардами, открыл дверь мастер-ключом. Мне было невыносимо видеть покинутую студию: незаконченные картины, наброски, краски и прочие приметы оборвавшейся жизни, поэтому я пропустила вперед Джейн. Она застыла на пороге. Я собралась с духом и заглянула внутрь. Там не было ничего! Пустой мольберт. Голые стены. Чистый пол. Три бутылки растворителя в ряд, этикеткой строго спереди. Мы приехали на машине Джейн, чтобы перевезти все вещи. Остатки трудовой деятельности Зака вполне поместились бы на багажнике велосипеда.

Джейн сказала: должно быть, какой-нибудь негодяй прослышал о смерти Зака, вломился в студию и забрал все.

Теперь я в этом не уверена. В голове крутится мысль: не сам ли он вернулся за вещами?

Из машины шагнула прямо в лужу. Склад за углом, на обветшалой улочке, изрытой колдобинами. Невысокое здание викторианской эпохи: сварное железо, пожарные выходы, маленькие окошки. Дверь с торца открыта, я вхожу. Тамбур выкрашен в ярко-розовый. Арочный проем ведет в главный коридор. Пахнет скипидаром, химикатами и мокрой землей. Жужжит пила, стучит молоток, издалека доносятся дребезжащие звуки поп-музыки.

Большинство дверей открыты. В первом отсеке старик с плоскогубцами сидит на корточках перед выпотрошенным креслом, в следующем – женщина в фартуке склоняется над заляпанной глиной печью для обжига. Прохожу мимо акварелиста, скульптора, работающего с металлоломом, девушки, создающей скульптуры из пластыря и булавок. Все слишком увлечены делом, чтобы их прерывать.