Полина Дашкова - Приз

Квартира, в которую его пригласила Маша, находилась на третьем этаже известного в Москве «киношного» дома, фасадом смотревшего на Тишинскую площадь. Здесь жило много знаменитостей, но не сегодняшних, а вчерашних. Первый этаж со стороны площади заняли магазин эксклюзивной мебели и закрытый элитный клуб. Стоянка у клуба была ярко освещена и заполнена шикарными автомобилями. «Мерседесы», «Лексусы», прямоугольные джипы, которые в народе называют «гробами»… У машин топтались охранники, крупные и прямоугольные, как джипы, они терпеливо потели в черных пиджаках, курили, ждали хозяев, сегодняшних знаменитостей.

«Здесь отдыхают такие, как Вова Приз», — подумал Арсеньев, объезжая фасад и сворачивая во двор со стороны Среднего Тишинского переулка, прямо под кирпич. У второго подъезда он заметил черно-серый «Форд», в котором видел Машу в пробке на Шереметьевской улице. Рядом стояла черная маленькая «Тойота». Паркуясь, Арсеньев на минуту осветил обе машины дальними огнями. В «Тойоте», на водительском месте, сидел человек.

«Ну и что? Я тоже сегодня спал в машине».

Дверь открыл старик. Лицо его показалось Арсеньеву смутно знакомым.

— Дмитриев Сергей Павлович.

Арсеньев представился, пожал дрожащую слабую руку и вспомнил, что это знаменитый кинорежиссер. Вчерашняя знаменитость. Крашеные волосы. Слабый запах перегара и одинокой нездоровой старости.

Маша появилась из глубины коридора.

Два года назад, увидев Машу в загородном доме партийного лидера Евгения Николаевича Рязанцева, Саня в первый момент принял ее за мальчика-подростка, белобрысого, лопоухого, с тонкой шейкой. Волосы были подстрижены тогда совсем коротко. Теперь отросли. Она подколола их на затылке. Она стала другой, как будто даже чуть выше. Впрочем, нет. Тогда она носила свободные брюки, мягкие туфли на плоской подошве, а теперь была в босоножках на каблуках, в длинной, до щиколоток, светлой юбке, в кофточке без рукавов. Она была такая красивая, что Арсеньев замер со своей чайной розой, шуршал целлофаном и не знал, что сказать.

— Саня, — она шагнула к нему и поцеловала, — какой вы колючий, какой вы стали худой. Здравствуйте.

Он даже запах ее не забыл и вдохнул его, как первый глоток свежего воздуха, когда из города, из пробок и гари, вдруг попадаешь в лес. Голова закружилась. Он не решился поцеловать ее в ответ. Сунул ей в руки розу и сказал:

— Здравствуйте, Маша. Очень рад вас видеть.

Мобильный Рейча по-прежнему был выключен. Портье в гостинице сказал, что парочка час назад отправилась куда-то, что сообщение от господина Григорьефф он передал.

— Возможно, мы их встретим, — «казал Кумарин, — Вильфранш совсем маленький городок, ресторан прямо на набережной, у отеля „Марго“. Вообще, я не понимаю, что вы так беспокоитесь, спешите? Никуда они от вас не денутся. Вы ведь договорились на завтра.

Они сидели на диком пляже, под мягким закатным солнцем. Неподалеку от них расположилось шумное немецкое семейство. Самого маленького, почти новорожденного, в пухлом памперсе и кружевном чепчике, мать кормила грудью. На ней были тонкие, с блестками, трусики-бикини и ничего больше. На полном загорелом плече Григорьев заметил татуировку, какой-то иероглиф. Самый старый, вероятно прадед, лет девяноста, сухой, как мумия, в лиловых нейлоновых плавках, сидел на раскладном стульчике и улыбался солнышку, показывая белоснежный фарфор вставной челюсти. Отец семейства, здоровенный мужчина лет сорока, с жидкими волосами, длинными у затылка и короткими у лба и висков, стоял, широко расставив ноги, запрокинув голову, лил себе в рот пиво из запотевшей банки. Старшие дети, подростки, девочка и мальчик, громко перекрикиваясь и смеясь, играли в мяч в воде. Вокруг носилась с лаем рыжая пожилая такса.

— Что касается Приза, то ваша дочь знает о нем куда больше, чем я, — сказал Кумарин, укладываясь на живот и подставляя спину солнышку, — она больше года собирала о нем информацию.

— Не скромничайте, Всеволод Сергеевич, — улыбнулся Григорьев и закурил, — я думаю, биография племянника и единственного наследника генерала Жоры изучена вами от первого его крика в роддоме до сегодняшнего дня.

— Слишком много чести, — проворчал Кумарин.

— А как же дядюшкины миллионы?

— Там не наберется и пятисот тысяч. Хотя миллион был. Один.

— Куда же все делось?

— Генерал Жора мечтал о красивой старости и устроил ее себе по полной программе. — Кумарин поднялся, сел, глотнул минеральной воды. — Наворовал он прилично, это верно, но успел очень много потратить. Жрал икру ложками, пил самый дорогой коньяк из горлышка, содержал по три-четыре любовницы, дарил им бриллианты, шубы, автомобили, квартиры. В последние годы не вылезал из Монте-Карло, останавливался в лучших отелях, в королевских апартаментах. В казино мог за ночь проиграть до сотни тысяч. Видите ли, генерал Колпаков, конечно, очень любил своего племянника, но себя он любил больше. Племяннику отстегнул ровно миллион. Потом, после Жориной смерти, мальчику достались квартира, дача, мебель, пара неплохих автомобилей. А денежки, то есть то, что от них осталось, лежат в банке в Монако. Около пятисот тысяч. Хотя сейчас, в связи с переходом на евро, уже поменьше.