Эван Хантер - Молодые дикари

— Где остановиться, тебе подскажет закон, Хэнк. И это единственное, что должно тебя беспокоить.

— Как юриста, да. Но ведь я также и человек и не могу полностью отделить в себе юриста от человека.

— А также не можешь отделить убийцу в этих ребятах от...

— Я знаю это. Но что заставило их убить? Проклятье, Кэрин, в этом весь вопрос. Они убили. Но разве только сам факт убийства делает их убийцами?

— Мне кажется, ты все усложняешь, Хэнк. Если они убили, они виновны в убийстве. Это все, что должно тебя беспокоить.

— Ты веришь в это, Кэрин?

— Нет, — очень тихо ответила она.

— Я тоже. — Он помолчал. — Я не крестоносец. Я никогда им не был. Полагаю, за это можно благодарить Гарлем. Я думаю, может быть, в душе я трус.

— Хэнк, это неправда. Ты очень смелый человек.

— Кэрин, я боялся, я так долго боялся. Думаю, это наследие улиц. Страх. Страх, который все время следует за тобой по пятам; страх, который, словно бочка с порохом и зажженным запалом, ожидающая момента, чтобы взорваться, чтобы... уничтожить тебя...

— Хэнк, пожалуйста, не надо. Пожалуйста, ты не должен.

— Страх был рядом со мной всю войну всегда внутри меня, постоянный страх! Чего я боялся? Жизни! Повседневной жизни. Этот страх появился, когда я был еще ребенком. Все, о чем я мог думать, — это бежать из Гарлема. Бежать из места, породившего во мне страх, но когда я убежал, было уже слишком поздно, потому что страх стал частью меня, как моя печень, мое сердце. И затем я встретил тебя.

Она взяла его руку и прижалась к ней лицом. Он ощутил на своей ладони ее слезы. Покачав головой, он продолжал.

— Ты начинаешь... ты начинаешь сомневаться, Кэрин, когда предстаешь перед всеобъемлющим ужасом улиц. Этот ужас медленно, дюйм за дюймом, разъедает тебя до тех пор, пока ты не начинаешь удивляться, кто ты, что ты. Мужчина ли ты? Если ты мужчина, почему твоя девушка ушла к другому, когда ты был на войне? Почему ты все время боишься? Что с тобой, черт возьми? Что ты есть?

Он вдруг неловко притянул ее к себе. Она чувствовала, как в темноте он весь дрожал.

— И затем ты. Ты, Кэрин. Тепло, свет, чудо. И вдруг на какое-то время страх оставил меня до тех пор... пока и я не начал думать о том, что до меня ты любила другого.

— Хэнк, я люблю тебя.

— Да, да, но... Я задавал себе вопрос, почему должен был быть кто то другой, почему, почему? И я боялся, что могу потерять тебя так же, как он потерял тебя. Что со мною, Кэрин? Разве я не знаю, что ты любишь меня. Разве я не знал, что ты порвала с ним потому, что ты хотела меня, меня. Но все это смешалось со страхом...

Сейчас он плакал. Она слышала, как он плачет, и ослабла от беспомощного ужаса. Ее муж плакал, и она не знала, как ему помочь. Ее муж. И не было в целом мире более жалобных звуков, чем звуки его рыданий в темноте. Она целовала его мокрое лицо, целовала его руки, и он снова очень тихо сказал:

— Я не крестоносец, Кэрин, я боюсь. Чудовищность всего этого пугает меня. Я знаю, что я должен делать, но я... я войду в понедельник утром в зал суда, отберу своих присяжных и буду вести дело по обвинению в предумышленном убийстве, потому что это безопасный путь, легкий путь, потому что...

— Нет. Не говори этого.

— Потому, что я...

— Перестань! — сказала она резко. — Перестань!

Они долго молчали. Он вытащил из заднего кармана брюк носовой платок и высморкался. Сейчас облака полностью закрыли луну, и скалу окутала темнота.

— Пойдем обратно? — спросила Кэрин.

— Мне хотелось бы посидеть еще немного, — ответил он. — Если ты не возражаешь.

— Скоро вернется Дженни.

— Ты можешь идти. Со мной будет все в порядке.

— Хорошо. — Она встала, оправила юбку и пристально посмотрела на него, но в темноте не могла разглядеть его лица.

— Приготовить кофе?

— Да. Это будет замечательно.

— Хэнк?

— Да?

— Ты не трус.

Он ничего не ответил.

— Ты очень смелый.

Он снова ничего не ответил. Она протянула в темноте руку и дотронулась до его щеки.

— Я люблю тебя, — сказала она, затем почти шепотом: — Я горжусь тобой, — Она повернулась и скрылась за деревьями.

Он погасил сигарету и уставился взглядом в воду.

«Моя обязанность — обвинить их», — думал он.

Кто еще является убийцей? Могу я считать виновным общественный строй, который лишает родителей человеческого достоинства, угнетает и подавляет их, заключая посредством изнурительного и монотонного труда в какой-то вакуум, и отцы уж более не уверены, что они мужчины, а матери, что они женщины. Могу я возложить на этих ребят, совершивших убийство, вину за все противоречия общества? Но, черт возьми, они убили!