Сергей Кулаков - Не смотри в глаза пророку

Егор опустил голову ниже.

– Вы хотите сказать…

Он замолчал, будучи не в силах закончить свою мысль, но Рита без труда ее поняла.

– Да, вы были одним из тех детей. Неужели вы ничего не помните?

Она с любопытством смотрела на собеседника.

– Нет, – сказал он, – ничего. Видите ли… – Он сбился и потер себе лоб. – Я помню себя только с первого класса. Это удивительно, обычно дети помнят себя с пяти, а то и с трех лет. Иные и еще раньше. Я же совершенно ничего не помню из своей жизни до школы. Порой мне бывает даже стыдно.

Он усмехнулся, точно просил извинить его за отсутствие способностей, которые он мог, но не захотел получить.

– Понимаете, я писатель, то есть человек, для которого память является его главным инструментом. И, надо сказать, она меня никогда не подводила. Я отлично, точно это было вчера, помню все, что происходило со мной, начиная с семи лет. Малейшие детали ярко встают передо мной, стоит лишь мне захотеть. Но до этого – полный провал. Повзрослев, я спрашивал об этом воспитателей в детдоме. Я ведь детдомовский…

– Я знаю, – кивнула Рита, слушая его с огромным вниманием.

– Так вот воспитатели говорили, что в возрасте шести лет я тяжело болел и от этого потерял память.

– И вы им верили?

– А что мне оставалось делать? Мы всегда верим взрослым, ведь для ребенка они воплощение бога на земле.

Рита грустно усмехнулась.

– Да, вы правы. Я тоже верила многому, чему не следовало бы верить.

– Мне кажется, вы сильно преувеличиваете, – поспешил утешить ее Егор.

– Возможно, – не стала спорить Чернова. – Итак, вы не помните ни экспериментов, ни профессора Никитина?

Егор покачал головой.

– Н-нет.

– Скорее всего, вам просто стерли память. Когда один из воспитанников профессора погиб, эксперимент, и без того подвергавшийся нападкам, в срочном порядке свернули. Воспитанников распустили по детдомам.

– А что, все были детдомовские?

– Да, все. Ответственности меньше.

Егор кивнул.

– Понятно. А оставшимся в живых подчистили память, чтобы они навсегда забыли о добром дяде?

– Скорее всего, так, – подтвердила Рита. – Иначе чем объяснить провал в вашей знаменитой памяти?

Егор усмехнулся.

– Ну да.

Чернова сунула руку за пазуху и вытащила несколько черно-белых снимков, сделанных очень давно.

– Посмотрите, может, кого-нибудь узнаете?

Горин веером развернул по столу стопку фотографий.

– Кто эти люди?

– Они все входили в команду Никитина. Ассистенты, нянечки, охрана. Вдруг это поможет вам вспомнить?

Егор принялся перебирать фотографии, останавливаясь взглядом то на одной, то на другой.

– Нет, – сказал он. – Никого не помню. Видно, мне для верности отрезали часть мозга.

Шутка получилась слишком мрачной, чтобы вызвать улыбку. Рита лишь сочувственно вздохнула.

– Если хотите, можете взять эти снимки себе. Вдруг на досуге припомните. Бывает, одна крошечная деталь помогает восстановить всю картину в целом.

– Вам виднее, – заметил Егор.

Он сложил карточки и отодвинул от себя.

– Не будете брать? – огорчилась Рита.

– Не буду. Не те это воспоминания, чтобы желать их возвращения. А детдома мне и так хватило.

Егор замолчал, отвернувшись к окну.

– Как хотите, – снова уступила Рита, сгребая снимки и пряча их в карман. – Я хотела вам помочь.

– Очень вам за это благодарен, – сухо сказал Егор. – Это все, что вы хотели мне сообщить?

Казалось, он утратил интерес к происходящему и вновь желает вернуться к своим делам. Во всяком случае, именно так Рите и показалось. Она вдруг подумала, что напрасно теряет время, пытаясь пробудить в этом человеке то, что пробудить невозможно. Его прошлое до семи лет будто покрыто для него некоей толстой коркой, и вряд ли он подлежал осуждению за то, что не испытывал желания взломать эту корку. Обладая ясным и быстрым умом, Горин отлично понял, что таилось за его якобы невинной амнезией, и, опасаясь вызвать лишние осложнения, хочет поставить на всем этом крест. Что ж, понятная позиция, хотя и несколько удивительная, учитывая его профессию и заслуженную славу. Тут ведь такой сюжет, что и выдумывать ничего не надо.

Если бы Рита хотя бы отчасти догадывалась о том, что творится сейчас в голове у Егора, она резко изменила бы свое мнение о его реакции на услышанное. Он сохранял видимость спокойствия благодаря одной лишь железной выдержке и привычке публичного человека никогда не показывать на людях своих истинных чувств. Внутри же него бушевало пламя!