Аллан Фолсом - День исповеди

Но затем начались вещи непредвиденные: жизни жертв, исковерканные, напрочь сломанные совершенно бессмысленным (чаще всего) насилием, начали вторгаться в его повседневное существование. Его переход в отдел убийств все только усугубил: он почему-то стал воспринимать убитых, независимо от возраста, не как самостоятельных посторонних людей, а как чьих-то детей — чужих или своих собственных, может, трех, может, четырех, или девяти, или двенадцати лет, имеющих полное право прожить долгую жизнь до естественного конца, а не лишаться ее столь отвратительным и гнусным образом. А кардинал Парма был таким же сыном своей матери, как и Пио. Такое отношение делало для Роскани поимку преступников непререкаемой необходимостью. Их нужно было остановить, прежде чем они совершат следующее преступление. Но как же часто после того, как он ловил негодяев, суд по тем или иным причинам отпускал их на волю! Это вынуждало его вести борьбу с несправедливостью и в рамках закона, и за ними. Он вел войну без надежды на победу, но все равно продолжал бороться. И может быть, причина здесь крылась в том, что он был сыном своего отца и обладал такой же бульдожьей хваткой.

Роскани схватил пульт телевизора, направил его на большой телеэкран, нажал кнопку «Перемотка», затем «Пуск» и стал просматривать ролик заново. Смотрел на Гарри в темных очках, сидевшего на табурете, слушал, как тот говорит:

«Дэнни, умоляю тебя, перестань прятаться… Сдайся… Им все известно… Прошу тебя, ради меня… Сдайся… Прошу тебя… Умоляю…»

Роскани видел, как он сделал в конце паузу, а затем еще какое-то неуловимое движение, прерванное с окончанием записи. Он снова перемотал пленку и пустил ее на просмотр. И еще раз. И еще. Чем больше он смотрел, тем сильнее закипала в нем ярость. Ему хотелось, подняв голову, увидеть входящего в дверь Пио с его неизменной дружелюбной улыбкой, рассказывающего о домашних делах и расспрашивающего Роскани про его семью. Вместо этого ему приходилось смотреть на Гарри, на этого мистера Голливуда в черных очках, сидящего на табуретке и уговаривающего родного брата сдаться, чтобы его могли убить.

ЩЕЛК.

Роскани выключил телевизор. В полумраке к нему вернулись те же мысли. Он гнал их от себя, но они возвращались снова и снова. О том, как он убьет Гарри Аддисона, когда до него доберется. А он доберется, никаких сомнений быть не может!

ЩЕЛК.

Он снова включил телевизор, зажег сигарету, с силой швырнув погашенную спичку. Он не имеет права так думать. Интересно, как в такой ситуации повел бы себя отец.

Отстраниться — вот что нужно. Он снова просмотрел запись. И еще раз. И затем, после этого — снова. Заставляя себя оставаться хладнокровным аналитиком, опытным полицейским, отслеживающим любые мелочи, которые могли бы помочь делу.

Чем больше он смотрел, тем сильней его внимание привлекали две вещи: текстура обоев, покрывавших стену, еле видимую за спиной Гарри, и то, что происходило в самом конце, когда Гарри приоткрывал рот, как будто продолжая говорить, но так и не успевал ничего произнести, потому что запись обрывалась. Вытащив небольшую записную книжку, он написал: «Усилить через компьютер изображение на обоях. Найти человека, умеющего читать по губам по-английски для анализа непроизнесенных слов(а)».

«Перемотка».

«Пуск».

Роскани нажал кнопку «Без звука» и просмотрел кассету еще раз. Когда же запись кончилась, он начал снова.

Первое после убийства кардинала-викария Рима появление на публике приближенных советников Папы произошло во время неофициального коктейля, устроенного архиепископом Джованни Беллини, папским нунцием [18] Нунций — постоянный дипломатический представитель Папы Римского в иностранных государствах, приравненный по рангу к послу. в Италии. Кардиналы Умберто Палестрина, Йозеф Матади, Никола Марчиано и монсеньор Фабио Капицци смешались с заполнявшими зал членами Совета министров Европейского союза, съехавшимися в Рим на конференцию по вопросам экономических взаимоотношений с развивающимися странами.

Казалось, что из всей четверки лучше всего чувствовал себя государственный секретарь Ватикана шестидесятидвухлетний Палестрина. Одетый не в церковное облачение, как присутствовавшие здесь его собратья по ватиканской иерархии, а в обычный деловой черный костюм с полагающимся католическим священникам воротничком, кардинал почти безостановочно перемещался от одного гостя к другому. Обмениваясь с каждым несколькими оживленными репликами, он, казалось, совершенно не замечал наблюдавших за помещением охранников из швейцарской гвардии, одетых в штатское.