Аллан Фолсом - День исповеди

Скала и Кастеллетти тут же покинули криминалистов и кинулись за ним.

То и дело переходя на бег, Роскани поспешил к машине. Там он схватил с приборной панели рацию.

— Говорит Роскани. Немедленно возьмите Эдварда Муи под временный арест! Мы уже едем.

Через секунду Скала, севший за руль, уже крутил баранку. Машина описала узкую дугу, щедро посыпав гравием ухоженный газон. Роскани сидел рядом с ним. Кастеллетти на заднем сиденье. Все трое молчали.

Гарри смотрел по сторонам и прислушивался. Сделанная из досок на железном каркасе клеть, поскрипывая, опускалась в щель между отвесными скалами. Яркий солнечный свет сменился полутьмой, а потом и мраком. Где-то там, внизу, находился Дэнни. Наверху остались роща, по которой проходила грунтовая дорога, и грузовичок, спрятанный в кустах неподалеку от опушки.

Прошла минута. Потом вторая. Третья. Никаких звуков, лишь поскрипывание клети и чуть слышное гудение электромотора вдали. А клеть все спускалась и спускалась почти в полной темноте, если не считать нескольких редких ламп, прикрепленных к скале. В их проплывающем свете Гарри видел очертания тела Елены под облачением, ее стройную высокую шею, округлость щеки, изящную переносицу и незамеченный им прежде блеск глаз. Но вдруг иное ощущение отвлекло его внимание от женщины. Запах тины и сырости. Сильный и весьма знакомый. Хотя он не чувствовал его уже много лет.

На мгновение он вернулся памятью к вечеру своего тринадцатого дня рождения. После школы он бродил в одиночестве по лесу — в лесу и стоял этот самый запах болотной сырости, в какой он погрузился сейчас. Жизнь взяла их всех в крутой оборот. На протяжении неполных двух лет они с Дэнни потеряли в результате трагических случайностей сестру и отца, оказались свидетелями поспешного нового замужества матери и были вынуждены переехать вместе с ней в неустроенный дом с нелюбящим их отчимом и еще пятью детьми. Дни рождения, как и прочие личные события, сразу же затерялись в хаосе перемен и порожденных ими растерянности и неуверенности.

И Гарри пребывал в унынии и душевном упадке. Как старший сын и старший брат, он должен был стать опорой дома. Но ни о чем таком не могло быть и речи, ибо в этом доме были два парня старше, чем он, сыновья его отчима, которые всем и заправляли.

Он замкнулся в себе и боялся любых поступков, поскольку опасался, что может случиться что-нибудь такое, в результате чего положение его еще ухудшится. В результате началось его тихое отчуждение от всех остальных. Он водил компанию лишь с несколькими учениками своей новой школы, но больше времени проводил в собственном обществе, много читал или смотрел телевизор, когда его не смотрел кто-нибудь другой, но чаще всего просто гулял в одиночестве, как в тот раз.

Этот день был для него особенно тяжелым — тринадцатый день рождения, день, когда он сменил свой официальный статус, превратился из ребенка в подростка. Он знал, что дома не будет никакого праздника, сомневался, что кто-нибудь вообще вспомнит об этом событии; лучшее, на что он мог надеяться, — это маленький сувенир, ну два, от матери и от Дэнни (на самом деле тоже от матери), которые она вручит ему втихомолку, так, чтобы никто больше не видел, в своей комнате, перед тем как лечь спать. Он понимал, что причиной такого поведения матери является такая же, как и у него, глубокая растерянность и опасение как-то выделить своих детей в этой большой семье, на глазах мужа, который, как она считала, облагодетельствовал ее. Так что празднование его дня рождения превращалось в предосудительное и запретное дело. Как будто он не заслужил праздника или же, что еще хуже, он существовал лишь как имя, как звук. И потому лучшее, что у него оставалось, — это бродить по лесу, убивая время и стараясь не думать обо всем творящемся вокруг.

Так оно и было — пока он не увидел камень.

Ничем, в общем-то, не примечательный камень лежал в стороне от тропинки, был полускрыт кустами, но привлек его внимание тем, что на нем было что-то написано. Заинтригованный, он перебрался через преграждавшее путь бревно, раздвинул листву и приблизился к находке. И увидел, что же именно там написано — мелом, крупными четкими буквами и, по-видимому, совсем недавно.

«Я — ЭТО Я!»

Он непроизвольно оглянулся, рассчитывая, что автор надписи где-нибудь неподалеку. Но никого не увидел. Тогда он повернулся к камню и стал вновь и вновь перечитывать надпись. И чем дольше перечитывал, тем больше утверждался в мысли, что она сделана здесь исключительно для него. Весь остаток дня и весь вечер он думал о случившемся. В конце концов, уже перед тем, как ложиться спать, он записал эти слова в свою школьную тетрадь. После этого стал воспринимать их как свой девиз. Как свою Декларацию независимости. И в это самое мгновение он осознал, что свободен.