А Брэди - Обман

Ричард смотрит в окно. Он вытянул ноги перед собой, а руки сложил на животе. Атмосфера в кабинете очень странная. Текила немного притупила мои чувства, но все же я стараюсь держаться настороже. Мне правда страшно. И я не могу поверить, что ему удалось заставить меня согласиться на эту «сделку».

– Я никому не рассказываю эту историю, Сэм. – Он переводит взгляд на меня.

– А я не пью в кабинете с пациентами, Ричард. Вы ведь сами этого хотели. Вы сказали, что желаете, чтобы с вами обращались как с равным, а не как с пациентом.

– Справедливо. Хорошо. Просто я… я не знаю, как все это… выложить.

– Я хочу услышать все, что вы считаете нужным мне рассказать. – Стандартный ответ психолога.

– Ох, прямо вот «все». Уж мне эти женщины. – Он глубоко вздыхает и продолжает: – Очень сложно объяснить, как это было. Я жил со своей матерью, Фрэнсис, в доме на три семьи на Шестьдесят четвертой улице. Вы знаете Вудсайд? – Я киваю, хотя единственная вещь, которая мне известна о Вудсайде, – это то, что он находится в Куинсе. Больше я ни о чем понятия не имею.

– Жилье было так себе, но нам казалось, что этого вполне достаточно. Рядом проходил наземный участок седьмой линии метро, и я днем и ночью слышал, как мимо проезжают поезда. Стены дрожали, вещи падали с полок. Я все время подметал, потому что что-то обязательно падало и разбивалось. – Ричард смотрит на строительные леса на доме через улицу, как это часто делаю я. Он задумчиво потирает большие пальцы, чуть меняет позу и снова продолжает: – Мой отец умер, когда я был маленьким, и я его не помню. Я слышал разные истории от Фрэнсис, но не знаю, что из этого правда, а что нет. Кроме меня, никакой семьи у нее не было, потому что ее брат и сестры уехали из Куинса, когда там стало опасно.

Она говорила, что они перебрались в Огайо, где можно без страха растить детей, но она с ними не поехала, потому что хотела быть с отцом, а у него в Куинсе была хорошая работа. Когда он умер, она могла присоединиться к ним, но тогда уже – как она мне говорила – ее семья этого не захотела. Они не хотели, чтобы мы жили в Огайо, потому что я был «незаконным ребенком», и это могло плохо на них повлиять, не знаю уж почему. И мы остались в Вудсайде.

– Когда умер ваш отец? – спрашиваю я, отпивая кофе.

– Я был совсем крохой, так что году в шестьдесят втором или шестьдесят третьем, наверное. Точно не знаю.

– Вы пытались выяснить, что именно произошло? – Я машинально беру ручку и открываю блокнот, чтобы записать все, что он скажет, но потом вспоминаю об уговоре. Предполагается, что я не буду обращаться с ним как с пациентом. И я сую ручку обратно в керамическую кружку.

– Вроде как он погиб, когда на работе произошел несчастный случай. Подробностей не знаю. Фрэнсис говорила, что отец и она не были официально женаты и из-за этого компания, на которую он работал, не помогла ей деньгами. Не предоставила никакой компенсации. Она всегда жутко бесилась, когда вспоминала об этом. Всю жизнь не забывала. Говорила, что родила сына, потому что мой отец хотел сына, а теперь его некому воспитывать. Она ненавидела эту компанию лютой ненавистью.

– А чем занимался ваш отец?

– Строительством. Думаю, он был кровельщиком. В пятидесятых у ирландских парней без образования было не так уж много возможностей заработать на жизнь. Либо иди в паб, либо на стройку. Наверное, он упал с крыши и разбился или что-то в этом роде, но подробностей я никогда не выяснял, нет. И вот после его смерти остались только я и Фрэнсис.

– Думаю, вам обоим пришлось очень тяжко.

– Вы собираетесь все это записывать? Не хочу, чтобы эту историю записывали. – Блокнот по-прежнему лежит у меня на столе, и он открыт, но никаких заметок я не делала.

– Я слушаю вас не как психолог, помните? И вы будете слушать меня не как мой пациент. Просто один человек разговаривает с другим. Точно так, как вы сказали.

– Значит, вы не будете спрашивать меня, что я чувствую? – Он делает пальцами «кавычки».

– Постараюсь.

Ричард обводит меня скептическим взглядом и закидывает руки за голову. Его локти торчат в стороны, как крылья, и кажется, что в моем маленьком кабинете он занимает все свободное пространство.

– Она работала учительницей, и я ходил в частную школу до забастовки учителей в шестьдесят восьмом. Она ходила на все митинги и даже размахивала плакатом, а как же. И злилась на тех женщин, кто не ходил. Но на самом деле она не хотела бороться за права учителей или что-то там отстаивать. Ей просто хотелось как-то выливать свой гнев. И когда забастовка кончилась, она отказалась вернуться в школу Святой Терезы. Сказала, что там к ней не проявляли должного уважения и она не хочет больше видеть эти рожи. И мне тоже пришлось оттуда уйти. После второго класса. И я пошел в обычную государственную школу.