Виктор Пронин - Ошибка в объекте

— А почему нельзя встретиться с друзьями дома, за праздничным столом? — спросила Клара.

— А потому, милая девушка, что с друзьями не грех повидаться не только в праздник. А каждый день я не могу праздничный стол накрывать. И они не могут. А мне только и надо, что словцом переброситься, про здоровье спросить, историю какую рассказать — и ладно, я опять в норме… Конечно, у Галки и запах невкусный, и мат случается, и рыбья чешуя под ногами, но ведь Галка — не только пиво… так что у меня к вам просьба — если уж посмеиваетесь, то уж, будьте добры, делайте это так, чтобы мы не видели… Вон Васька вернулся из заключения, так к Галке забежал до того, как домой пришел. Думаете, к собутыльникам потянуло? Нет, он не пьет, у него брюхо больное… Представляю, сколько раз ему на нарах наш закуток снился… Слышь! — Алик оживился, ткнул Сухова в бок. — Прибегают соседи к его родне и кричат, что так, мол, и так, ваш Васька пьет у Галки пиво. Те обалдели! Как, говорят, пьет, он же сидит! Нет, отвечают, еще не сидит, пока, говорят, стоя пьет!

— А посадили его за что?

— Наезд у него, — скорбно сказал Алик. — Неудачный наезд на прохожего. Но за хорошее поведение раньше времени отпустили.

— Приехали, — сказал Демин и первым вышел из машины.

— А вы мне так и не ответили, — напомнил Алик.

Демин промолчал. Все поднялись на второй этаж, вошли в кабинет. Сухов робко пристроился у двери, Клара вжалась в угол у теплой батареи, Алику не оставалось ничего, как сесть у стола напротив Демина.

— А что вам ответить, Алик? Что вы хотели от меня услышать? Извинения за то, что я не в восторге от вашей забегаловки? Вам пятый десяток, Алик, дело, наверно, к внукам идет, а рассуждаете, простите… Вы неплохо говорили о привязанности к друзьям, только все ваши рассуждения начинались и заканчивались кружкой пива, бутылкой, застольем… Нет стремления, интересов, страсти — ничего! Что это? Безнадежность? Вы говорите, что вам бы только с другом повидаться, забавную историю услышать… И больше ничего от друга не нужно? Не нужны его боли, радости, не нужна его помощь, его надежды? Вся ваша дружба сводится к облегченным отношениям, когда никто никому ничем не обязан. И обижаетесь, когда это кому-то не нравится! Не встретив приятеля у Галки, вы побежите узнавать, что с ним случилось? Нет. И он не побежит, не увидит вас месяц, год, жизнь! Это вы называете дружбой? Нет, Алик, не буду я перед вами извиняться. Не хочется.

Николай спрыгнул с подножки автобуса и уверенно зашагал в сторону, противоположную той, куда ему нужно было идти. Это стало привычкой. Он петлял, наверняка зная, что следы все равно оставляет и поэтому мало запутать след один раз, нужно это делать постоянно. Подождав, пока за спиной затихнет гул автобуса и его уже никто не сможет увидеть через заднее стекло, он повернул обратно, снова дошел до остановки и быстро сбежал вниз.

Полянка почти не изменилась за две недели. Только бледнее стала трава, стебли камыша отсырели и теперь шелестели мягко, почти неслышно. Еле видный в тумане мост казался легким, и только грохот проходящего состава напоминал, что и мост остался прежним. Наступила тишина, и Николай услышал слабый плеск волны, шум дороги наверху, даже собственные шаги по жухлой траве…

Он стремился к этому обрыву, торопился, а когда оказался здесь, то не мог даже понять — зачем ему это понадобилось? Были усталость и безразличие к самому себе, но он оставался по-прежнему осторожным. Николай понимал: сидит ли он в ресторане, едет ли в поезде, хохочет ли с новыми друзьями — он спасается. И сюда, на эту полянку, он прибежал в поисках спасения. Он стал быстро уставать от людей, уже не мог часами беззаботно болтать, смеяться, легко расставаться, забывая и о новых знакомых, и обо всем, что его с ними связывало. Если уж приходилось ехать с кем-то, ночевать в гостинице, то оживленность быстро сменялась настороженностью. И ему хотелось побыстрее уйти, скрыться, остаться одному.

Подняв камень, Николай размахнулся и бросил его подальше в воду. И еще до того, как он услышал глухой всплеск, он пожалел, что бросил камень, всколыхнул воду, словно, разорвав ее верхнюю пленку, он позволил чему-то выйти из воды. Его охватило раздражающее беспокойство, он с силой потер руки, размял пальцы, чтобы стереть с них ощущение камня.

А потом вдруг поймал себя на том, что боится оглянуться назад. И хотя наверняка знал, что, кроме рыжей глины, ржавых железок и мусора, ничего не увидит, у него не хватало решимости повернуть голову. Сцепив зубы, он проговорил ставшее уже привычным слово: «Отстань!» Николай почему-то знал, каким увидит Фетисова, если обернется: на том будет мокрое пальто, с которого стекают потоки воды, на ногах размокшие за две недели туфли, обесцвеченное распухшее лицо. А присмотревшись, глубже заглянув ему в глаза, он увидит насмешку и печаль.