Дэвид Пис - 1977. Кошмар Чапелтауна

Да здравствует Инквизиция:

Инспектор Радкин с короткой стрижкой, без пиджака – в конце коридора из белого света и белой жары.

– Спасибо, что соизволили присоединиться к нам, – ухмыляется он.

Эллис с кривой рожей и зудящими ладонями виновато кивает.

– Как дела у Боба Крейвена, все нормально?

– Да, отделался парой синяков и порезов, – бормочет Эллис.

– Нашли что-нибудь? – спрашиваю я.

– Полный набор.

– Есть что-нибудь конкретное?

– Возможно, – подмигивает он. – А у вас?

– То же самое, что и раньше: ирландец, таксист и мистер Дейв Кортина.

– Ну тогда ладно, – говорит Радкин. – Заходи.

Он открывает дверь в камеру, а там… твою мать.

– Это – твой, да, Боб?

– Да, – говорю я через силу, не чувствуя желудка.

Кенни Д., спенсерский парень в дешевых клетчатых трусах, распят на столе, как черный Христос: голова и спина прижаты к столешнице, руки вытянуты, ноги раскинуты в стороны, хрен и яйца открыты всему миру.

Радкин закрывает дверь.

Белки глаз Кенни лезут из орбит, он старается рассмотреть, кто вошел в его перевернутый вверх тормашками ад.

Он видит меня, и до него доходит: он один против пяти белых полицейских: Радкин, Эллис и я, плюс двое рядовых, прижимающих его к столу.

– Мы тут его немного допросили по инструкции, – ржет Радкин. – Но у нашего Самбо, видать, рыльце в пушку, так что он решил поиграть в черного Роджера, мать его, Баннистера. [3]

Кенни пялится на меня снизу вверх, зубы сжаты от боли.

За моей спиной открывается и снова закрывается дверь. Я оглядываюсь. Ноубл стоит прислонившись к дверям, наблюдает.

Радкин улыбается мне и говорит:

– Он хотел тебя видеть.

У меня пересохло во рту. Я спрашиваю срывающимся голосом:

– Он что-нибудь еще говорил?

– В том-то все и дело, – Радкин ржет вместе с двумя рядовыми. – Объясните следователю Фрейзеру, почему вы хотели поговорить с Самбо.

– Мы нашли его вещи в доме номер три по Фрэнсис-стрит, – выпаливает один из них, явно стараясь угодить начальству.

Он затыкается, до меня доходит:

Миссис Мари Уоттс, проживающая по адресу Фрэнсис-стрит, дом три, микрорайон семь, Лидс.

– И после этого он отрицает, что был знаком с покойной Мари Уоттс, – каркает Радкин.

Я стою посреди камеры, стены сжимаются вокруг меня, жара и вонь усиливаются, я думаю: Кенни, твою мать.

– Я ему объяснил, – говорит Радкин, – что его черная кожа скоро станет синей, если он не начнет отвечать на наши вопросы.

Распятый на столе Кенни закрывает глаза.

Я наклоняюсь и шиплю ему в ухо:

– Расскажи им.

Он не открывает глаз.

– Кенни, – говорю я. – Эти мужики разделают тебя под орех и не спросят, как звали.

Он открывает глаза, пытается заглянуть в мои.

– Поднимите его, – говорю я.

Я подхожу к стене напротив двери. К ней приклеена газетная вырезка.

– Ближе.

Они подтаскивают его, прижимают лицом к серой масляной краске.

– Читай, Кенни, – шепотом говорю я.

У него на зубах кровь.

– Смерть арестованного от руки полицейского остается безнаказанной, – читает он заголовок вслух.

– Ты что, хочешь стать следующим Лиддл Тауэрсом, [4]мать твою?

Он судорожно глотает.

– Отвечай мне.

– НЕТ! – кричит он.

– Значит, садись и начинай рассказывать, – ору я, толкая его на стул.

Ноубл и Радкин улыбаются, Эллис внимательно следит за моими действиями.

– Итак, Кенни, нам известно, что ты был знаком с Мари Уоттс, – говорю я. – Каким образом твое барахло оказалось у нее дома? Это все, что мы хотим знать.

Его лицо опухло, глаза покраснели, и я надеюсь, что у него хватит мозгов, чтобы понять, что в данный момент я – его единственный друг.

– Я потерял свои ключи, – говорит он в конце концов.

– Да ладно, Кенни. Мы ж не в угадайку играем.

– Я правду говорю. Я забрал кое-какие вещи у своих родственников, а потом потерял ключи, и Мари сказала, что я пока могу оставить все это у нее.

Я смотрю на Эллиса и киваю.

Следователь Эллис изо всех сил бьет Кенни кулаками по лопаткам.

Кенни с воплем падает на пол.

Я наклоняюсь к нему, смотрю ему прямо в глаза.

– Расскажи нам все как есть, лживый ты кусок черного дерьма.

Я снова киваю.

Двое рядовых втаскивают Кенни обратно на стул.

Он раззявил свой пухлый розовый рот, вывалил белый язык, прижал руки к плечам.

– Но чего-о же мы ждем в этот ра-адостный миг, – запеваю я, остальные присоединяются.

В камеру заглядывает какой-то полицейский и со смехом закрывает дверь.