Ингер Фриманссон - Тень в воде

– Пятьдесят с небольшим, – уклончиво ответила Жюстина.

Глаза Биргит словно заволокло туманом.

– Поздновато.

– Мама! – донесся сверху голос Ханс-Петера.

– А что? – упрямо возразила старуха. – Не поздно разве?

– Ты мог бы и поактивнее, Ха-Пэ, вот что она хочет сказать, – вмешался Чель. – Тогда бы тут детишки бегали. Вот чего нам тут не хватает.

– Перестань звать его «Ха-Пэ», он же не соус какой-нибудь, – раздраженно произнесла Биргит. – Просила же тебя тысячу раз, Чель, а ты продолжаешь. Не можешь быть поучтивее! Его крестили Ханс-Петером, ты не забыл?

– Конечно, конечно. Но почему не назвать парня позадорнее? Так и жить веселее. Хотя некоторым занудам это и не нравится.

– У каждого свое чувство юмора.

– Да уж, это я слышал.

– И кстати, это уже вчерашний день – внуки, – добавила Биргит. – Я давно оставила надежду. Не только вам слишком много лет – нам тоже. В нашем возрасте топот маленьких ножек, бывает, больше мешает, чем радует. – Она мрачно улыбнулась.

Жюстина старалась пропускать реплики мимо ушей. Она взяла кофейник и спросила:

– Налить вам еще чашечку?

– Спасибо.

– Да уж, домашний-то кофе лучше, чем больничная бурда. Помнишь, как ты жаловалась на их кофе?

Новая лампочка наконец была вкручена. Чель нажал кнопку выключателя, и круглая лампа под потолком ослепила резким светом. Биргит замахала руками:

– Погаси, погаси!

Чель крякнул:

– Все тебе не так. Послушай, Ха-Пэ, – то есть, прости, Ханс-Петер, – ты не посмотришь тут еще одну вещь? Раз уж взялся, так сказать. В подвале, там что-то отошло. А я так плохо вижу последнее время.

Отец и сын спустились по лестнице. Жюстина осталась с Биргит. «Мама Ханс-Петера, – подумала она. – Носила его в своем теле, питала и грела. Я люблю его. Значит, и она должна мне нравиться».

– Когда-то у нас была девочка, – медленно произнесла старуха. – Милая, чудесная малышка.

– Да, вы рассказывали о ней. Маргарета. Какая печаль. Я так хотела бы увидеть младшую сестру Ханс-Петера.

– Я была против того, чтобы она брала машину. Я говорила Челю – не надо давать ей водить этот большой автомобиль, она же маленькая, маленькая девочка. Но он не слушал. Мужики и есть мужики. Мол, пусть водит, раз получила права. Но знаешь, молодые думают, что неуязвимы. Я знаю молодежь, я их видела в школе каждый день. Я прекрасно знала, как они думают, как смотрят на жизнь и приключения. Чель не знал ничего. Ничего. Конечно, мол, пусть берет машину. А зачем ей иначе права?

Жюстина не нашлась что ответить.

Биргит сняла очки, они повисли на шнурке на шее. Она потерла глаза.

– Лишиться жизни можно за несколько секунд. Но молодые думают, что жизнь и молодость вечны.

– Сколько было бы Маргарете сейчас?

– Сорок четыре. Она была такой ласковой девочкой, веселой, я заплетала ей косички, потом она расплетала, и волосы вились. И пела целыми днями, придумывала песенки. Я их записывала, они лежат в секретере в нашей спальне. Иногда достаю, вспоминаю.

– Да.

– Как несправедливо.

– Понимаю.

– Она была из тех людей, которые должны жить. Почему же не вышло? У нее должна была быть семья, дети, которые радовали бы ее. Я так многого от нее ждала. Но судьба распорядилась иначе.

– Да, судьбу не изменить, – бесцветным голосом произнесла Жюстина.

– Именно. – Биргит наморщила лоб и помолчала. Потом добавила: – Знаешь, что самое трудное в жизни женщины?

Жюстина почувствовала, как под волосами по коже головы бегут мурашки.

– В жизни много трудностей…

– Да. Но самая большая травма для женщины – похоронить ребенка. Ты ничего не знаешь об этом, Жюстина, у тебя нет детей. Бездетным никогда не понять той пустоты, которая воцаряется в душе после утраты сына или дочери.

Гнев рос внутри волной жара. Жюстина без извинений встала со стула и вышла из комнаты. Заперлась в туалете и сжала край раковины так, что руки побелели. Издалека доносились шаги Ханс-Петера и его отца, поднимающихся по лестнице, голос Ханс-Петера: «Где Жюстина?»

Она опустилась на высокое сиденье унитаза и зажала уши.

Женщины были. Время от времени женщины были. Естественно!

Микке сидел в домике и думал о разговоре с Неттой, холодея от воспоминаний о ее словах. Ее и Катрин. Только сейчас до него дошло, что они, выходит, говорили о нем. Обсуждали и разбирали. «Ты же не думаешь, что он это самое?» Он так и видел их перед собой: Нетта и Катрин за занавеской, где они попивали кофе в отсутствие покупателей. То есть постоянно. Значит, они трепались о том, что их совершенно не касается. Что они еще говорили? Что они говорили о его теле, его сексуальности, его личности? Перед глазами мелькали черные точки, невозможно сфокусировать взгляд. Как будто его раздели и почти изнасиловали. Микке вскочил, в приступе ярости схватил первое, что попалось под руку, – «Словарь кроссвордиста» – и изо всех сил запустил в стену. Книга упала на пол, несколько страниц вылетело, обложка треснула. Теперь не починишь. Генри и Мэрта заметят. Микке взял книгу и вложил выпавшие страницы. Положил словарь на прежнее место.